Грета Гарбо и её возлюбленные
Шрифт:
«Ах, разве сейчас можно где-нибудь отдохнуть?»— ответила она вопросом на вопрос. Сэм Грин прокомментировал это таким образом:
«Сесиль совершенно серьезно испугался, что она накинется на него».
Гарбо так ни разу и не высказалась публично, и не стала обращаться к адвокату, но все равно, последние годы Сесиля не оставляло ощущение вины. Он утешился, получив присланное Патриком О'Хоггинсом описание Гарбо. Патрик, который приходился ей почти что соседом по Верхнему Ист-Сайду, вспоминал, как в апреле 1973 она делала покупки в итальянской зеленной лавке по соседству от ее дома: «У нее с собой было две сумки, в которые она затем положила купленные овощи. Она была в темных очках и постоянно улыбалась, и каждый пытался ей чем-то помочь, понимая, однако, ее желание сохранять инкогнито». Эта сценка, отдаленно напоминавшая первые кадры фильма «Безумная из Шайо» с участием Кетрин Хэпберн, стала для Сесиля последним напоминанием о женщине, которая владела его сердцем
— У него наверняка что-нибудь на уме.
Сэм заявил, что он, тем не менее, едет в Бродчолк. Гарбо ничего не оставалось, как присоединиться к нему. Сесиль был несказанно рад снова ее увидеть, и Гарбо тоже нежно льнула к нему и даже устроилась у него на коленях. Свои седые волосы она перевязала шнурком. Но когда Сесиль, едва передвигая ноги, направился в столовую, Гарбо повернулась к его секретарше Эйлин и прокомментировала: «Ну, как, скажите, я могла выйти за него замуж? Вот за такого-то!»
На следующий день, когда Гарбо стала готовиться к возвращению в Лондон, Сесиль потянулся к ней, чтобы обнять, сказав при этом: «Грета, любовь всей моей жизни!»
Грета, не зная, что на это ответить, заметила книгу для посетителей. Она уклонилась от объятий и, нарушив неизменное правило, полностью Написала свое имя. После этого она сделала все, чтобы ей больше не видеться с Сесилем. Когда в феврале 1978 года Сесиль прилетел в Нью-Йорк, он многократно пытался дозвониться до Гарбо, но телефон отвечал неизменным молчанием. От этого ему стало нестерпимо грустно. 18 сентября 1980 года, через несколько дней после того, как ему исполнилось семьдесят шесть, Битон скончался в своем Уилтширском имении Бродчолк. Когда его опускали в могилу, Гарбо не прислала даже цветка.
Глава 18
Гарбо: «Я должна успеть домой до семи»
Разделенные несколькими этажами, Валентина и Гарбо жили в том же самом доме еще двадцать пять лет после смерти Джорджа Шлее. Гарбо любила выходить из дома днем, в то время как мадам Шлее под вечер. И верно, Гарбо частенько говаривала: «Мне надо успеть домой до семи, пока не вышла мадам Шлее». Теоретически, они не должны были встречаться, но, разумеется, время от времени это происходило. Сэм Грин вспоминает, как однажды вечером, около семи, он возвращался вместе с Гарбо, когда заметил, что навстречу им движется Валентина. Русская мадам с вызовом взглянула на шведку. Гарбо смутилась и поспешила отвернуться. Это была неприятная для обеих встреча.
Валентине удалось сохранить кое-кого из друзей, таких, например, как Глория Вандербильд, однако ее старость была одинокой. Зиму Валентина проводила в Нью-Йорке, летом же, следуя многолетней привычке, отправлялась в Венецию, где для нее всегда держали номер люкс в отеле «Чиприани». Поговаривали, будто народ «при ее прибытии разбегался куда-то». И впрямь, мало кого могли привлечь ее резкость, ее эксцентричность, ее вычурная русская манера держаться, ее беспрестанные разговоры о религии и потусторонних вещах. Временами она бывала донельзя вспыльчивой и угрюмой. Сесиль стал одним из тех, кто совершил к Валентине нечто вроде паломничества. Он поднялся на лифте на четырнадцатый этаж и вошел в ее апартаменты. Что весьма нетипично для Нью-Йорка, Валентина одна занимала целый этаж, откуда открывался вид на Манхэттен и через Ист-Ривер — на Квинс. Ее гостиная поражала простором и великолепием — здесь в ряд выстроились восемь окон, сквозь которые доносился приглушенный гул движения по Ист-Ривер-драйв. Вдоль стен выстроились тома в кожаных переплетах, некоторые из них были повернуты обложками наружу, чтобы были видны орнамент и заглавие. После смерти Шлее здесь ничего не изменилось. В его кабинете перья все еще лежали рядом с пресс-папье, а множество фотографий свидетельствовали о счастливо прожитой жизни, почти без единого намека на невидимые глазу драмы. Здесь же находились фотографии Валентины с Ноэлем Кауэрдом и герцогиней Виндзорской, с Рексом Харрисоном, который жил этажом выше.
В 1970 году Сесиль оставил воспоминания о своем посещении Восточной
«Я пришел домой к Валентине, чтобы попросить у нее один из театральных костюмов для моей музейной коллекции (в музей Виктории и Альберта). Я не был у нее около двадцати лет, отчасти из-за ситуации со Шлее и Гарбо, но главным образом потому, что Валентина — одна из невыносимейших эгоцентриков-маньяков. Теперь, когда она постарела, мало кто согласен заискивать перед ней, поэтому Валентина была готова отдать мне все, что попрошу. Поначалу меня поразило, как ее квартира была похожа на квартиру Гарбо. Возможно потому, что у них одинаковая планировка (все-таки это одно и то же здание), но главное — все те же чрезмерные украшения и побрякушки: аляповатая позолота соседствует с великолепными образцами в стиле Людовика ХV. Повсюду, словно пятна экземы, намалеваны цветы (особенно по стенам) — совершенная безвкусица. Однако главным потрясением стала сама Валентина: зубы у нее явно вставные, а нос стал более мясистым, глаза, наоборот, превратились в щелки — она вся какая-то бесцветная, хотя когда-то производила впечатление настоящей красавицы.
«Дарлинк, тебе нравится мой волос? (Она все еще плохо говорит по-английски). Я сама его мою. Я его обрезала — ты пощупай», — она говорит, сильно при этом жестикулируя, о Виндзорах и других малоинтересных вещах. Она принялась расхваливать кресло в англо-французском стиле, зажигает свет, чтобы я разглядел ее Монтичелли, а затем показывает мне огромное дерево гибискуса. Она получила его в подарок (когда-то это был крошечный росток) от Мэгги Тейт, в обмен на костюм для «Пелея и Милисанды». Валентина говорит, что подкармливала его витаминами, пересаживала, мыла — ухаживала, как только могла; а еще она говорит, что каждый раз по возращении из-за границы дерево встречало ее пышными цветами, словно в знак приветствия. В мою честь сегодня на нем тоже распустился цветок. Просто удивительно, как ей удалось сохранить русский образ жизни, даже сейчас, когда для нее наступили тяжелые времена. Так или иначе, у нее есть пара горничных, которые за ней ухаживают, но в остальном она совершенно одинока, и поэтому любое незначительное происшествие становится в ее глазах важным событием. Мне, надо признаться, понравилось, как она суетилась вокруг меня, желая угостить тоником. Количество льда тщательным образом взвешивалось — за чем следовало распоряжение служанке: «А теперь будь добра, поди отрежь ломтик лимона, и получше».
Никакого легкомыслия — все в этом доме совершается с величайшей серьезностью. В некотором роде приходится признать, что она — прирожденный художник. Затем Валентина принесла серое шифоновое платье, легкое, как дуновение ветерка, сделанное для Тэмми Граймс в «Хорошем настроении». Это был шедевр портновского искусства и математики. «Материал китайский», — сказала она, ощупав швы. И тогда я понял, что она искренне верит, будто талант дан ей богом, а посему должен сохранить свою божественную сущность и им не должно злоупотреблять. Недавно один менеджер обратился к ней по телефону с просьбой, чтобы она за четыре дня изготовила ему пять костюмов. В ответ Валентина дала ему резкую отповедь. Затем она сбросила с себя одежду, оставшись в черных панталонах и лифчике, и принялась демонстрировать мне платье во всей его разнообразной красоте, после чего сама же мне его и завернула. Сколько в этом движении было утонченности и заботы! Произведением искусства было даже то, как она пыталась завернуть платье в какие-то обрывки скомканной тисненой бумаги. «Они, конечно, не новые, но зато чистые. Это сложим вдоль, это — поперек, — и еще разок».
Она стояла длительное время в мучительно болезненной позе, наклонясь вперед (ведь у нее радикулит), но была сосредоточена только на том, что делала в этот момент, — а именно, готовила для будущих поколений произведение искусства. Когда она сделала заключительное движение, совсем по-детски закатав при этом рукава, то наклонилась вперед и поцеловала сверток. «Прощай,» — произнесла она при этом. Сцена получилась поистине трогательной — в ней не было ни грана фальши.
Десять лет спустя Валентина повстречала Диану Вриланд в гостях у Глории Вандербильд и пригласила ее на обед. Миссис Вриланд приняла приглашение и, по ее воспоминаниям, обед отличался натянутостью. И хотя там звучали тосты и шутки, в честь друг друга поднимались бокалы, но разговор как-то не клеился. Миссис Вриланд сразу сделала вывод: «Трудно понять, как вообще ей удается прожить каждые новые сутки».
Но к этому времени Валентине было уже за восемьдесят и она постепенно впадала в хвори и уныние.
Летом 1984 года увидели, как она плутает на улицах Венеции, и лишь большим чудом ей удалось избежать больницы. Когда ее дням подошел конец, она безвылазно находилась в Нью-Йорке, время от времени попадая на больничную койку, но неизменно возвращаясь домой на Пятьдесят Вторую Восточную улицу. В последние годы Валентина пала жертвой болезни Паркинсона и поэтому не могла обойтись без постороннего ухода. В глубокой старости она имела привычку спускаться вниз, чтобы посидеть в фойе, глядя, как редкие жильцы ходят туда-сюда по своим ежедневным делам.