Гридень. Начало
Шрифт:
— Что ты желаешь мне этим сказать? — спросил князь.
— Нам нужен бунт в Киеве, чтобы уйти, возможно прихватив с собой что-то полезное, — сказал я и был почти уверен, что сейчас польются слова про честь и все такое, но Иван Ростиславович молчал.
Пауза затягивалась и становилась неловкой. Но я не спешил давить на князя, говорить про то, что времени нет, нужно решать.
— Если начнется бунт, то нас первыми… — высказал свои мысли вслух князь.
— Нет, будет чем заняться великокняжеским дружинникам, особливо, если ты скажешь Всеволоду, что не принял сторону, — привел я свои
Есть метод, чтобы собеседника чуть больше к себе расположить и создать больший уровень доверия. Рассказать какую-нибудь тайну.
Еще раньше я сильно сомневался в том, говорить ли князю о моих подозрениях, что полусотник Вышата и есть предатель. Разные причины были тому, главная из которых состоит в том, что я думал поступить иначе и шантажом, иными способами, но сделать из Вышаты своего человека, который иногда, но поддакивал мне, когда я стану говорить. Пусть и дальше бы предавал, но под моим контролем.
И только утренний разговор с полусотником окончательно убедил меня в том, что Вышата не тот человек, который станет думать рационально и пойдет на сделку со мной. Даже, если будет реальная угроза того, что я расскажу князю о его предательстве, полусотник, скорее, рванет на меня с мечом, а после удариться в бега, чем начнет служить мне. Почему-то он меня слишком ненавидит. Наверное, Богояр так смог надавить на Вышату, чтобы тот стал предателем, что теперь полусотник томится желанием отыграться на мне. Вот и планы мои может порушить.
— Богояр предал, теперь Вышата! — возмущался Иван Ростиславович. — Кто нынче клятву держать умеет?
— Князь, я не могу быть тем, кто со всеми в соре. Я рассказал тебе о Вышате, так как должен был, — сказал я.
Не стоило бы вовсе мое имя вспоминать в связи с изменой Вышаты.
— И еще… Князь, уходить нужно. Всеволод Ольгович благоволит половцам, за то, чтобы не было с ними войны, готов будет и тебя им отдать, — продолжал я напирать. — Нам бунт киевлян нужен, чтобы уйти. Ты не желаешь уходить до круга, так уйдем из Киева, когда тут будут пылать пожары. Нас должны выпустить. Всеволод не станет связываться, чтобы мы не усилили восставших, а восставшие не станут трогать, чтобы не получить еще одну силу супротив тебя.
— Смотрю на тебя и думаю, что говорит со мной… Как ты отрок приходишь ко мне и указываешь? — последние слова вновь были князем выкрикнуты.
— Не указываю, князь, и я слышал слова торговцев, потому и знаю. Посмотри! Сколь много народу покидает город! Завтра Пасха, а они уезжают! — привел я один весомый аргумент, добавляя второй, несколько преувеличенный. — В Киев уже въехал один отряд половцев, под городом стоит другой. Они по наши души!
Даже, если дело будет не в половцах, то все указывает на то, что в Киеве назревают очень даже существенные дела. Арон кое-что рассказал, иное я додумал. После Пасхи в стольный град пребывает Игорь Ольгович, брат нынешнего великого князя. Горожане, понимают, что с такой передачей власти они окончательно попадут под Ольговичей, которых в городе уже ненавидят. Приход Игоря создаст дополнительные проблемы, так как у него не менее четырех сотен дружинников, а это, в купе с великокняжеской дружиной, очень даже сила. Так что весьма вероятно в городе готовится восстание.
Я
Есть еще Вячеслав Владимирович, более старший сын Владимира Мономаха, чем Юрий, но Вячеслав пассивный и доживает свои года во чревоугодиях и молитвах, чтобы Бог простил ему этот грех.
У Юрия Владимировича прав больше, но Изяслав, сдерживающий Степь, управляя самым южным русским княжеством, Переясвлавским, популярнее Долгорукого. Во-многом, именно на контрасте дружественного отношения Всеволода Ольговича к половцам и непримиримого у Изяслава, переяславский князь кажется оплотом православия и защитником Русской Земли. Хотя, мне понятно, что тут все не так однозначно.
— Ты не забывай, что еще новик. Я при дружине сказал, что сделаю тебя десятником, но когда выйдем из Киева. И я услышал тебя и твои предостережения. Дружина останется в Киеве, пока не пройдет Круг. О Вышате никому ни слова. Ты предложил распространить слух по Киеву, что Изявлав Мстиславович выдвинулся из Переяславля? Я отправлю весточки кому нужно об этом предложении. И будь острожен, коли кто прознает, что ты замешан в таких делах, то от своих слов откажусь, а тебя сам убью!
На этих словах юный Ростислав, сидящий по правую руку от князя, на чуть меньшем стуле, вздрогнул, и со страхом в глазах посмотрел на своего родителя. Ничего, Ростик, привыкай к «реал политик». Так политика и делается. И даже большой обиды у меня на князя нет, так досада, все равно подобные слова слышать неприятно. Но и я на месте Ивана Ростиславовича поступил бы похожим образом: избавился от возмутителя и раздражителя.
— Сам-то куда ходишь, какой уже день? — спросил князь, возможно стараясь сменить сложную тему для разговора.
Понятно, куда хожу. Молодой организм никак не насытиться, а Рахиль оказалась, может и слишком темпераментной и сексуально озабоченной. При этом, меня используют, как осеменителя. Прерываться Рахиль не дает, зажимает бедрами… Последнее наше с ней близкое общение было жестким. Нет, не в плане всяких там «оттенков извращений», а жестким был разговор. Я вырвался тогда от нее и высказал, что думаю. Был момент, что чуть не ударил. В этом времени такое вполне даже допустимо, «бьет, значит любит».
— Молчишь? Может потому ты еще именно нынче про Вышату поведал мне, что он рассказал о твоем блуде? — князь усмехнулся, что показывало, что он не так, чтобы радеет за мораль в своей дружине.
А у меня прибавилось причин топить Вышату. Вот же пакостник? Разузнал же. Мои новики проболтались? Нужно позже разбираться.
— И еще. Мы не станем участвовать в бунте, но я не буду рассказывать о нем великому князю. Совет горожанам дам. А ты… Будь осторожен, иначе я тебя не знаю, — принял решение князь.