Григорий Николаевич Потанин. Жизнь и деятельность
Шрифт:
На этой дороге Потанин вскоре отметил группу древних могил, которые приписывают исчезнувшему народу «чудь» и потому называют чудскими. Среди них стояла каменная баба с изображением лошади. Местность на высоком плоскогорье представляла степь со скудной растительностью; в лощинах были заросли карабуты. Вправо от дороги продолжались высокие скалистые горы водораздела с вечными снегами, у их подножия встречались озерки и старые морены. В одном месте, на дне ущелья, во множестве валялись рога и черепа архаров (каменных баранов); последних, а также горных индеек в этих горах водилось много.
На дальнейшем пути экспедиция встречала стада дзеренов, т. е. антилоп, распространенных по всей Центральной Азии и довольствующихся скудной травкой полупустынь. Эти красивые животные водятся стадами до сотни голов и бегают очень быстро — со скоростью 50—60 километров в час, так что и на автомобиле их можно догнать только после долгой гонки, когда они обессилят.
Высокое плоскогорье северной части Монгольского Алтая отличается сухим климатом, и зимой здесь почти не бывает снега; поэтому здесь много зимовок кочевников. Лесов почти нет, по долинам — низкий тальник (ива) и карабута, в котловинах — солонцы и болота, на плоских холмах между ними щетки скудной травы и колючки. На последних переходах к Кобдо экспедиция встретила вместо киргизов других кочевников — монголов-олетов; видны были их бедные юрты и пасущиеся сарлыки — помесь домашнего яка и коровы с длинной шерстью, приспособленная к суровому климату. На скалах видно было много горных курочек.
На этом пути экспедиция вынесла ночью сильную бурю, которая никому не дала спать. Юрта трещала, стрелы верхнего круга ломались; снаружи юрта была обхвачена арканом, а со стороны ветра был привязан тяжелый вьюк: подол войлока по стенкам юрты был обложен камнями. И несмотря на это, порывы ветра то и дело распахивали войлок и проникали в юрту. Всю ночь приходилось исправлять верхний круг и закреплять юрту.
В Кобдо экспедиция провела зиму с половины октября до конца марта, собирая сведения о русской торговле с Монголией, о жизни русских и китайцев в городе. Кобдо расположен на реке Буянту, на равнине, окруженной горами, за которыми на востоке лежит большое озеро Хара-усу. Город состоял из обнесенной зубчатой стеной и рвом крепости и торговой слободы. В крепости жил китайский губернатор и находились его ямын (управление), тюрьма, кумирня, кузница и сад. В слободе жили китайские и русские торговцы и были две кумирни. На окраинах города был расположен войлочный лагерь монгольской кавалерии и юрты бедных монголов, существовавших на «заработки у купцов. Против города, на другом берегу, стоял монгольский монастырь. Женщин и детей в городе почти не было. До недавнего времени китайцы, выезжавшие из провинций Китая в Монголию, Маньчжурию и Сибирь в качестве торговцев, ремесленников и рабочих, оставляли свои семьи на родине, куда они всегда стремились вернуться рано или поздно. В случае смерти китайца на чужбине, его родственники считали долгом вывезти гроб на родину. В ожидании отправки, иногда очень долгом, гробы стояли незакрытые в ограде восточной кумирни, под охраной бога загробной жизни — Чон-гуэ. Гробы у китайцев, впрочем, очень массивные, прочные.
Русские купцы приезжали в Кобдо только на лето, а на зиму оставляли вместо себя приказчиков, которым трудно было приспособиться к условиям китайской жизни. Дома в городе не соответствовали суровому климату. У них были большие окна, заклеенные бумагой вместо стекла, двери были плохо пригнаны, иногда вместо дверей висела занавеска. Вместо оштукатуренного потолка устраивалась плоская крыша из камыша или хвороста, покрытая сверху глиной, а снизу подшитая бумагой или бязью. Комната отапливалась каном — лежанкой из глины, занимавшей половину площади; в ней жгли аргал, т. е. сухой навоз, хворост, камыш, солому, но комнату она грела слабо; ее назначением было согревать спящих на ней людей. Кан был покрыт цыновкой, и китайцы спали на нем, подстилая только войлок или тонкий ватный матрац. Этот способ отопления распространен по всему Китаю. Дополнением его являлась жаровня с углем, часто дававшая угар. Китайские власти в Монголии не позволяли русским купцам строить свои дома; поэтому они начали ввозить маленькие железные печи, которые получили распространение и у китайцев и даже у монголов в юртах.
В китайских фанзах такого типа, с бумажными окнами, каном и железной печкой, экспедиция провела зиму. Во время зимовки развлекались посещением китайского театра, кумирен, китайских и монгольских празднеств.
В кумирне, находившейся в восточной части города, путешественники увидели статую божества загробной жизни Чон-гуэ (Эрли-хана у монголов). Лицо было сделано красивым и молодым, и черная борода из настоящих волос спускалась до половины груди; статуя была одета в пунцовый халат, на голове — старинный китайский убор из черного крепа с серебряными пластинками, которые торчали из-за ушей, как крылья мельницы. На столе перед статуей были разложены приношения верующих: целая туша барана, много «боби» — маленьких хлебцев, лепешек и пирожков; в маленьких медных сосудах, похожих на рюмки, горели свечи и курились тонкие палочки из оберточной бумаги, пропитанной какими-то благовониями. Стены кумирни были разрисованы картинами всевозможных казней, посредством которых людей отправляли в царство Эрли-хана: их вешали, рубили головы, пилили на полосы вдоль тела. У входа в кумирню стояла жаровня с углями, на которой богомольцы сжигали листы цветной бумаги с иероглифами; это были молитвы, которые таким образом возносились к небу. Некоторые поклонники приносили пачку ракеток, и в то время, когда они совершали преклонение перед божеством, падая ниц, кто-нибудь на дворе кумирни устраивал ракетную пальбу.
В начале ноября происходило чествование Эрли-хана. В этот день его статую торжественно переносили в другую кумирню. Утром, на рассвете, путешественники были разбужены грохотом больших медных тарелок, возвещавшим о начале торжества. В 10 часов утра от восточной кумирни появилась процессия; впереди бежали мальчики в шутовских длинных не по возрасту кафтанах; они несли знамена с изображениями драконов. Забегая вперед, они садились на корточки среди улицы, поджидая профессию. Во главе ее шли китайцы и монголы с большими деревянными колодками на шее; такие колодки надевали в виде наказания преступникам, но в данном случае это был добровольный подвиг мученичества. За ними шли два китайца в маскарадных зеленых костюмах с ажурными металлическими шлемами на головах. Они вели двух коней с красными седлами, обитыми атласом. За ними шли музыканты, и, наконец, окруженные толпой, двигались красные носилки со статуей Эрли-хана. Сбоку, поддерживая их одной рукой, шел дряхлый кривой старик в чиновничьей шапке это был городской палач, главный служитель кровавого божества.
Процессия обошла улицы Кобдо и подошла к южной кумирне; перед входом статую сняли с носилок и поместили в одной из ниш кумирни. Какой-то человек с лицом, покрытым бронзовой краской, в необыкновенном костюме, палач что-то провозгласили, и затем началось поклонение.
Сначала подошел чиновник в шапке с шариком и пером — представитель власти. Он стал на колени перед жертвенным столом, приложил сложенные ладони боком ко лбу и поклонился до земли. За ним проделал то же весь народ, входя по одному в кумирню. С четырех часов началось оживление на улицах; у лавок и ворот развешивали цветные фонари; народ шел в кумирню, где перед статуей горели свечи и курились палочки, а какой-то старик время от времени ударял в медную чашу. Эти звуки, вероятно, должны были настроить к набожности, что не мешало тому же звонарю отпускать шутки, вызывавшие хохот публики. Вообще, поклонение божеству странным образом соединялось с неуважением к святыне: все курили трубки и даже раскуривали их от свечей у алтаря.
В сумерки опять появились носилки; мальчики надели костюмы, взяли знамена, фонари, зонты; палач, став сбоку у статуи, произнес речь или молитву, которая вызвала смех. Опять явился чиновник, совершил поклон, его повторили другие, статую вынесли, поставили на носилки, музыка заиграла, и процессия тронулась обратно, освещаемая разноцветными фонарями. В улицу она вошла при оглушительном треске ракеток. В окнах лавок и в воротах зажиточных домов стояли столики с чашечками еды, печеньями, горящими свечами, палочками и фонарями. При приближении процессии особенно набожные люди становились на колени и бросали в сторону божества зерна и капли воды. У каждого богатого дома был приготовлен заряд ракеток, и при приближении статуи раздавались взрывы и пальба; толпа бросалась в сторону, а мальчишки спешили подобрать уцелевшие ракетки, чтобы потом устроить свой фейерверк. Шум и смех сопровождал божество казней и смерти. Ракетная пальба и музыка слышались до позднего вечера, который закончился парадным ужином у губернатора.
В этот день и накануне в городе, на открытой сцене, с утра до вечера шли бесплатные театральные представления. Путешественники позднее видели их в лучшей обстановке в Китае, и мы опишем их дальше. Но в Кобдо они отличались большой пестротой зрителей. На улице, у стены, рядом стояли нарядные китайцы — купцы и чиновники, оборванные курильщики опиума, опрятные узбеки и таджики в пестрых шубах и ярких тюбетейках, киргизы, монголы в нагольных шубах, русские торговцы. Эта смесь племен показывала близость города к границам народностей и его торговое значение. Особенно отличались своими нарядами монголки: халаты самых ярких цветов — красные, синие, лиловые — были отделаны по подолу цветными лентами. Голова и грудь были обильно увешаны серебряными украшениями; на груди висело нечто вроде образа в серебряной раме на массивной серебряной цепи, надетой в виде помочей и укрепленной сзади у пояса целой кистью подвесок. Десяток монголок, стоявших рядом, походили на иконостас буддийского монастыря. Красавицы весело болтали, покуривая трубочки; кончив курить, они выколачивали пепел о каблук, а трубочку засовывали за голенище сапога.
Путешественники видели в Кобдо также китайское празднование нового года; мы опишем его в другой главе, так как (в самом Китае оно происходит в наиболее типичной форме.
При первых признаках весны, 20 марта, экспедиция покинула Кобдо и направилась на юг, чтобы застать там еще весеннюю флору. Сначала шли две недели на юго-восток, по широкой долине Дзерге среди северных предгорий Монгольского Алтая; дно этой долины представляло то сухую степь, то болото, топи, небольшие озерки и речки, стекавшие с гор. Местами попадались пашни кочевников, засеянные ячменем. Ячмень всего больше сеяли в Монголии; его зерна слегка поджаривают, затем толкут или мелют и получают муку, которая называется «дзамба» и играет большую роль в пище монгола. Ее прибавляют к кирпичному чаю, сваренному в котле с молоком и солью, и получают питательный суп, который является основным блюдом рядового монгола. Из дзамбы, слегка смоченной водой или чаем, делают катыши, заменяющие хлеб, или, прибавляя большое количество воды, превращают дзамбу в кашу любой густоты. Поэтому многие экспедиции в Монголии, где печеный хлеб большая редкость, запасались дзамбой: в экспедициях Пржевальского дзамба, наравне с мясом баранов или диких животных и птиц, составляла главное питание.