Григорий Распутин. Тайны «великого старца»
Шрифт:
Он проведал, что Илиодор, из поклонников “старца” ставший его смертным врагом, живет в изгнании в Христиании, где он написал книгу, полную скандальных разоблачений об его отношениях со двором и с Гришкой. Хвостов решил достать эту рукопись, в которой он полагал найти талисман, при помощи которого можно было бы заставить императора прогнать Распутина и даже, быть может, удалить от себя императрицу. Естественно, не доверяя подчиненной ему официальной полиции, он решил послать в Христианию своего личного агента Бориса Ржевского, темного литератора, не раз приговоренного судом. Пока Ржевский готовился к поездке в Норвегию через Финляндию, его жена, в отместку за его жестокое обращение, донесла Распутину о замысле; “старец” немедленно обратился к своему другу Белецкому. Это – прирожденный полицейский, очень находчивый и ловкий человек, без всяких правил, руководящийся только служебными соображениями, способный на что угодно, только бы сохранить царское к себе благоволение. Быстрый на решения, он немедленно решил поставить западню своему министру. Сделать это надо было тонко. Белецкий
Сопоставим воспоминания французского посла М. Палеолога с показаниями начальника департамента полиции С.П. Белецкого на допросе ЧСК Временного правительства от 24 июня 1917 г. по поводу дела Ржевского: «А.Н. Хвостов начал вести со мною разговоры на тему о том, что теперь Распутин нам не только совершенно не нужен, но даже опасен, так как необходимость постоянно считаться с ним, с его настроением, подозрительностью и возможными на него сторонними влияниями сильно осложняет проведение намеченных им, А.Н. Хвостовым, начинаний как в области государственных мероприятий, так и в сфере его личных предположений. При этом Хвостов указывал, что его, равно, как он думает, и меня, тяготят свидания с Распутиным и постоянная боязнь обнаружения вследствие бестактности поведения Распутина, нашей близости к нему, так как это сделает невозможным его, Хвостова, положение в семье, в обществе и в Государственной Думе и что избавление от Распутина очистит атмосферу около трона, внесет полное удовлетворение в общественную среду лучше всех предпринимаемых нами мероприятий, умиротворит настроение Государственной Думы и подымет в глазах общества и Государственной Думы и совета наш престиж, а при умелой организации этого дела наше положение не пошатнется в глазах августейших особ и А.А. Вырубовой, если мы постепенно подготовим их к возможности подобного рода событиям, жалуясь в доброжелательной к Распутину форме, на его неоднократные тайно от филеров совершаемые выезды. При этом А.Н. Хвостов указывал, что со смертью Распутина доминирующее во дворце положение Вырубовой, бесспорно, поколеблется, чем можно в дальнейшем умело воспользоваться для отдаления ее от высочайших особ. Затем А.Н. Хвостов добавил, что в расходах на организацию этого дела можно не стесняться, так как он имеет в своем распоряжении для этой цели значительное частное денежное ассигнование.
Когда я об этом замысле А.Н. Хвостова передал Комиссарову, то последний целым рядом логических посылок доказал мне, что А.Н. Хвостов, как и во всех предыдущих отношениях его ко мне, не искренен, так как он, поставив меня в глазах высочайших особ, А.А. Вырубовой, митрополита и близких к Распутину лиц в роль близкого к себе человека, которому он передоверил все функции охраны Распутина и сношений с ним, все время умышленно подчеркивая это перед Вырубовой и другими, тем самым оставил себе в будущем возможность свалить всю вину в этом деле на меня». (Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Т IV. Л., Госиздат, 1925. С. 360–361.)
Далее в материалах ЧСК Временного правительства в протоколе допроса Белецкого значилось: «На почве ареста Ржевского последовал окончательный разрыв моих отношений с А.Н. Хвостовым. Я уже показывал о том, что Ржевского я совершенно не знал, что прием его в агентуру последовал по личному желанию А.Н. Хвостова, что с первого раза Ржевский произвел на меня неприятное впечатление, ввиду чего я уклонился от дачи ему каких-либо поручений, что затем, получив сведения о широком образе его жизни, не отвечающем получаемому им от департамента содержанию, приблизив к нему свою агентуру, убедился в том, что Ржевский злоупотребляет оставшимися у него на руках, по должности уполномоченного Красного Креста северо-западного района, внеочередными свидетельствами, ввиду чего, пользуясь выездом Ржевского, по поручению Алексея Николаевича Хвостова, за границу, назначил, секретно, расследование по этому поводу через заведующего юридическим отделом штаба полк. Савицкого, который установил этот факт, последствием чего было откомандирование Ржевского от ведомства министерства внутренних дел с сообщением председателю общества Красного Креста Ильину о неблаговидных действиях Ржевского и доклад мой А.Н. Хвостову о необходимости высылки Ржевского, во избежание каких-либо неприятных осложнений для него, А.Н. Хвостова, ввиду оказанного
Когда Ржевский, по возвращении с своей гражданской женой из заграницы, явился к А.Н. Хвостову и узнал о результатах произведенного о нем дознания, то он пришел ко мне и стал меня умолять пощадить его, доказывая мне, что в деле выдачи свидетельств Красного Креста на внеочередную доставку грузов он действовал бескорыстно, с целью борьбы с продовольственным кризисом, переживаемым Петроградом. Затем, видя, что разговор мой с ним получается более обостренный, неприятный для него, Ржевского, оборот, желая подкупить меня своею откровенностью, он перешел на свою поездку за границу и заявил мне, что целью его выезда за границу было не приобретение там, как он мне заявил ранее, необходимой для открытого им литературного клуба мебели, а осуществление данного ему А.Н. Хвостовым, с приказанием держать в секрете от меня, поручения свидания с Илиодором. <…>». (Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Т IV. Л., Госиздат, 1925. С. 400–401.)
Государь вместе с дочерьми посетил лазарет, расположенный в Зимнем дворце на 750 коек, а затем у вдовствующей императрицы Марии Федоровны все пили чай.
Вдовствующая императрица Мария Федоровна в этот день записала в своем дневнике: «Поехала навестить Ксению, встретила у нее Сергея М[ихайловича]. К чаю сначала пришел Миша, затем – Ники с четырьмя дочерями. Завтра он уезжает. Я так рада видеть его, вот только он никогда не говорит о том, о чем я хотела бы с ним побеседовать». (Дневники императрицы Марии Федоровны (1914–1920, 1923 годы). М., 2005. С. 101.)
Старшая сестра милосердия В.И. Чеботарева записала в дневнике многие слухи, которые ходили в Царском Селе: «27-го января. <…> “Мечты о счастье” Ольги Николаевны: “Выйти замуж, жить всегда в деревне: и зиму, и лето, принимать только хороших людей, никакой официальности”.
За эти дни ходили долгие, упорные слухи о разводе, что-де Александра Федоровна Сама согласилась и пожелала, но по одной версии, узнав, что это сопряжено с уходом в монастырь, отказалась; по другой, – Государь не стал настаивать. Факт, однако, – что-то произошло. Государь уехал на фронт от встречи Нового Года, недоволен влиянием на Дочерей, была ссора. Болезнь необычная, но еще более неоспоримый факт – сказала Сама Татьяна Николаевна – два вечера, 17-го и 18-го, Государь читал Им вслух: “У Папа случайно рано кончились доклады. Он весь вечер читал вслух удивительно интересную книгу, английскую, ужасно страшную. Мы все сидели у Мама. Она все еще лежит”. Думаю, что этим блестяще опровергнуты все разговоры о разводе. А ведь какой был бы красивый жест – уйти в монастырь. Сразу бы все обвинения в германофильстве отпали, замолкли бы все некрасивые толки о Григории, и может быть, и Дети, и самый Трон были бы спасены от большой опасности.
Вчера у Краснова Петра Николаевича был генерал Дубенский, человек со связями и вращающийся близко ко Двору, ездит все время с Государем, уверяет, что Александра Федоровна, Воейков и Григорий ведут усердную кампанию убедить Государя заключить сепаратный мир с Германией и вместе с ней напасть на Англию и Францию. <…>». (Из дневника В. Чеботаревой. 1916 год. / Скорбный Ангел. Сост. С.В. Фомин. СПб., 2005. С. 338; Новый журнал. № 181. Нью-Йорк, 1990. С. 209–210.)
По воспоминаниям жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича: «28 января Государь выехал на фронт. Царица по нездоровью даже не могла проводить его. Весь январь Государыня чувствовала усталость, пребывала в подавленном настроении. Отсутствие Ее Величества обсуждалось среди сопровождавших Государя лиц. Его нельзя было не жалеть: ему приходилось так много работать, и дома у него было неспокойно. Болели два самых дорогих существа – жена и наследник». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Минск, 2004. С. 265).
Фрейлина баронесса С.К. Буксгевден (1884–1956) свидетельствовала: «Зимой 1915–1916 годов императрицу редко можно было увидеть в Петрограде. Здоровье ее было весьма подорвано, так что ей нередко приходилось прерывать свою работу в госпитале. Ей также пришлось отложить на неопределенное время посещение великой княгини Ольги Александровны, с которой она хотела встретиться, чтобы посмотреть, как та работает на линии фронта, а также посетить свои санитарные поезда». (Буксгевден С.К. Венценосная мученица. Жизнь и трагедия Александры Федоровны Императрицы Всероссийской. М., 2006. С. 347.)
В связи с особенностями характера последнего самодержца Николая II весьма тенденциозно отзывался о нем член Государственного Совета, видный масон Владимир Иосифович Гурко: «Николай II принуждал себя заниматься государственными делами, но по существу они его не захватывали. Пафос власти ему был чужд. Доклады министров были для него тяжкой обузой. Стремление к творчеству у него отсутствовало. <…>
Главной отличительной чертой его характера была всепроникающая самоотверженная преданность исполнению того, что он почитал своим царским делом. Даже ежедневными своими прогулками, которыми, судя по тому же дневнику, он особенно дорожил, он часто жертвовал для исполнения своих разнообразных царских обязанностей. Исполнял он эти обязанности и занимался государственными делами с необыкновенной усидчивостью и добросовестностью, но делал это из принципа, почитая своим священным долгом перед врученной ему Богом державой посвящать служению ей все свое время, все свои силы; тем не менее живого интереса к широким вопросам государственного масштаба Николай II не испытывал. <…>