Григорий Шелихов
Шрифт:
– Ярыжка он кабацкая, а не лекарь. Он не пользовал людей, а
множил их недуги, духовные и телесные. Спирт для лекарских надобностей
аптеки корабельной до дна высушил и дружкам своим споил. Женщин и
девок американских за спирт к блуду склонял и Коновалова, накачавши
спиртом, во зло мне за взыскательность к его безобразиям на черное
дело натолкнул, а опосля...
– Так, достаточно! Разберемся теперь в отодвигаемом вами от себя
черном деле... -
– Ага, вот
и оно! - И тем же ровным голосом, значительно оглядев членов
совестного суда, огласил:
"Его высокоблагородию, флота капитану господину Биллингсу,
подлекаря Мирона Иванова Бритюкова по службе чистосердечное
донесение". Чистосердечное донесение! - повторил Кайданов и оглядел
членов совестного суда.
"...и прибил сих безгласных народов до пятисот человеков, а из
захваченных в плен не малое количество обоего пола приказанием его, г.
Шелихова, велено... мужеск пол отбить и отвести в тундру и всех
переколоть копьями..."
– Не было на то моего приказания! - не выдержав клеветы,
воскликнул мореход.
– Обносит меня Бритюков...
– Не перебивать! - строго остановил Шелихова петербургский
чиновник. - О сем скажете, когда спрошу...
– И продолжал чтение менее
внятно, сам, видимо, удивленный бессмысленными противоречиями
приведенного в доносе обвинения.
"...а женщин и детей из оставшихся до шестисот человек взял с
собой в гавань и держал три недели, к коим разбежавшиеся и
укрывающиеся мужья стали приходить, которым он всякому свою жену
возвращал, а из детей по одному человеку оставлял у себя в аманаты, и
по раздаче отпустил напоследок и остальных. Про страшные сии поступки,
слыхав от него, г. Шелихова, об уполномочении его и данной ему власти
не только сих народов, но и российских казнить и вешать, с приезда
моего ни в какое правительство донести не осмелился..."* (* Приводится
в подлиннике. Несмотря на всю нелепость этого документа, враги и
русские и иностранные конкуренты Шелихова обвиняли его в жестоком
обращении с туземцами. Такое мнение, не подтверждаемое документами и
отзывами современников, существовало и до нашего времени.)
– Как же так, болван, "не осмелился", когда я держу твое
донесение? - остро воззрился в поникшего головой Бритюкова столичный
посланец.
– Тебя, может быть, запугивали, подкупили?..
– Точно так, подкупили... Козлятников обещался благодарностью от
господина Лебедева и водкой поил, я... я подпись и поставил на
бумаге...
– чуть слышно выдавил из себя Бритюков.
Кайданов чувствовал
припомнившееся Ивану Акимовичу Жеребцову старое кляузное дело, которым
он обязал припугнуть Шелихова, не стоит выеденного яйца, но понадеялся
на заверения Козлятникова, что Бритюков, сидящий в тюрьме за ложный
донос, будет стоять на своем и выставит видоков, которые подтвердят
безобразия, творившиеся на американской земле...
Козлятников же, только что вернувшийся в Иркутск, залег на печь и
умирающим притворяется. "Каналья!
– злился столичный чиновник.
– Да и
этот, - глядел он на Бритюкова, - не только ни на кого не ссылается и
ничего не подтверждает, но с первого же вопроса кается в облыжном
доносительстве!.."
Члены совестного суда, испуганные недоверием столицы к решению,
вынесенному ими по делу в свое время, торжествующе переглядывались:
они оказались совершенно правы. Наместник Пиль также счел момент
подходящим рассчитаться со столичными властями за то, что они порицают
его, губернатора, поддерживающего намерение Шелихова искать
необходимую Сибири незамерзающую гавань, как и за то, что сомневаются
в правосудии по грязному, кляузному делу об избиении американских
туземцев. Пиль тщательно расследовал дело о мнимых злодействах
Шелихова в Америке, знал о гнусном своевольстве передовщика
Коновалова, как и о высылке его Шелиховым в Охотск. Кроме того, ему,
губернатору, были прекрасно известны и торговые раздоры морехода с
Лебедевым, породившие это дело.
В понятиях Пиля, этого в прошлом "старого солдата", всю жизнь
проведшего в войнах со шведами, пруссаками и турками, гибель
нескольких десятков, пусть даже сотни-другой людей вообще ничего не
значила: всякое завоевание на крови своей и чужой стоит... И Америка,
– разве мало она русской крови взяла!
– Кляуза Бритюкова, полагаю, - сказал Пиль, - теперь и пред вами,
как на ладони, лежит. Бриткжов несет по закону положенное наказание.
Ты скажи, Бритюков, господину Капканову...
– Кайданову, ваше превосходительство! - уже сердито поправил
наместника петербургский посланец.
– Кай-да-нов...
– Эка память на старости стала, уж вы извините меня, господин
Кайданов... Скажи, Бритюков, господину Кайданову, для чего ты спустя
два года отважился бумагу капитану Биллингсу подать?
– Капитан потребовал ее, чтобы препроводить куда следует или
задержать у себя для моего оправдания, в случае дальнейшей от меня