Григорий Сковорода
Шрифт:
Но и помимо тяжб с запорожцами, было у губернатора Щербинина немало хлопот. Сколько энергии отнимал один лишь Харьков! Надо было придать ему вид губернского центра, а сделать это оказалось не так-то просто. Город построили на болотистом месте — значит, требовалось прорывать каналы, а попросту говоря, канавы для стока воды. Нужно было сообщить порядок стихийной застройке разбить все улицы по единому плану. Нужно было эти улицы заново обстраивать. Наконец, приходилось вести громадную канцелярскую переписку; и даже это, как ни странно, отнимало у Щербинина массу времени, потому что составление всевозможных доношений, рапортов, приказов и реляций
Вот и еще новая забота — объявился в его губернии… философ! Да и не простой философ, а весьма странный странствующий, не прикрепленный ни к какому сословию или званию.
В философии Евдоким Алексеевич, можно предполагать, был не особенно силен. Но практический опыт общения с людьми самого разного социального состава у него был предостаточный. Это видно даже из краткого описания его встречи со Сковородой, которое приводит в «Житии» Ковалинский. (Встреча такая во благовременье, действительно, состоялась, независимо от того, предваряло ее или нет апокрифическое уличное знакомство.)
Судя по первому же вопросу, заданному Щербининым Сковороде, знакомство произошло уже после того, как Григорий Саввич вторично оставил коллегиум.
«— Честной человек! спросил губернатор. Для чего не возьмешь ты себе никакого известного состояния?»
(В этой формулировке, одновременно обтекаемой и прямолинейной, упорядочивающая, регламентирующая натура екатерининского чиновника обнаруживает себя вполне отчетливо.)
И вот достойный, поистине философский ответ: «Милостивый государь!.. Свет подобен театру: чтоб представить на театре игру с успехом и похвалою, то берут роли по способностям. Действующее лицо на театре не по знатности роли, но за удачность игры вообще похваляется. Я долго рассуждал о сем и по многом испытании себя увидел, что но могу представит! на театре света никакого лица удачно, кроме низкаго, простаго, беспечнаго, уедненаго: и сию ролю выбрал, взял и доволен».
Губернатору отпет поправился. Обратись к лицам, присутствовавшим при беседе, он произнес:
«— Вот умной человек! Он прямо щастлив; меньше было бы на свете дурачеств и неудовольствий, если бы люди так мыслили».
Встреча произошла в губернаторском доме, И, похоже, во время приема или на балу, то есть в обстановке, несколько чрезмерной для гостя своим светским накалом. (Известно, что на домашних торжествах у Щербинина никогда не обходилось без музыкантов и хора, а заздравные тосты сопровождались пушечной канонадой.) В этом контексте «театральное» сравнение Сковороды как нельзя более уместно.
Но Щербинину все таки показалось, что собеседник о чем то самом главном умолчал. И, отведя Григория Саввича и сторонку, он надает ему еще вопрос. Фактически это тот же самый же вопрос, только иначе сформулирован им.
«— Но, друг мои!., может быть, ты имеешь способности к другим состояниям, в общежитии полезным, да привычка, мнение, предуверение…»
Сковорода, не дослушав, прервал:
«— Если бы я почувствовал сего дня, что могу без робости рубить турков, то с сего же дня привязал бы я гусарскую саблю и, надев кивер, пошел бы служить в войско. Труд по врожденной склонности есть удовольствие. Пес бережет стадо день и ночь по врожденной любви и терзает волка по врожденной склонности, несмотря на то, что и сам подвергается опасности быть растерзан от хищников. Ни конь, ни свинья не сделают сего, понеже не имеют природы к тому…»
Не шокировал ли Щербинина простонародный тон ответа? Нужна ли была ему к этой импровизированной басне еще и мораль? Он вроде бы и так понял. Понял хотя бы то, что Сковорода ничего социально опасного, ничего, так сказать, «запорожского» от него, Щербинина, за душой не утаивает. Что никому он докучать не собирается и досаждать не намерен, но что и ему докучать ни подобными расспросами, ни чрезмерной опекой не следует.
С этой встречи, по свидетельству Коваленского, закрепились между ними приятельские отношения. Вряд ли сторонящийся шумных компаний Григорий Саввич особо злоупотреблял приглашением губернатора «ходить к нему почаще». Но тот нет-нет да и вспоминал о «безработном» философе, пока в 1766 году не представился удобный случай определить Сковороду к занятиям «по врожденной склонности».
Тогда как раз вышел указ Екатерины II об учреждении в Харькове особых «прибавочных классов», которые предназначались для обучения в них дворянской молодежи. Эти классы территориально и организационно должны были примкнуть к коллегиуму. Указ преследовал целью значительную секуляризацию образовательного дела в стране. 13 курсе обучения на первое место решительно выдвигались «светские» дисциплины — математика, геометрия, география, история, инженерное и военное дело, современные европейские языки, архитектура и живопись и, наконец, хореография. Была и еще одна дисциплина — катехизис, но именовалась она здесь в духе времени — «курс добронравия». Катехизис — для семинаристов, детям дворянским более приличествует «курс добронравия».
Создание прибавочных классов при Харьковском коллегиуме было прямой обязанностью Щербинина. Он следил за строительством дополнительных помещений, сам руководил набором учителей. «Добронравие» губернатор предложил читать Сковороде. Григорий Саввич увлекся предложением, составил план курса и тут же написал вступительную лекцию, назвав ее «Начальная дверь ко христианскому добронравию».
Между тем дело с открытием классов затянулось.
У харьковского губернатора обнаружился весьма опасный и могущественный соперник — новый белгородский епископ Порфирий Крайский (он занял место умершего Миткевича). «Светская» линия преподавания, нашедшая в лице Щербинина активного проводника, была встречена Порфирием с явной враждебностью.
Уже первые действия Щербинина по организации прибавочных классов вызвали целый поток епископских писем: в Синод — с жалобами, в харьковскую губернскую канцелярию — с запретами, в ректорат подведомственного Порфирию коллегиума — с командами.
Использование помещений коллегиума под новые классы запретить! Дом, который Щербинин уже собрался заселить дворянскими детьми, сломать! Три тысячи рублей, которые ассигнованы на нужды прибавочных классов, разделить поровну между классами и училищем!
Что там за «курс добронравия» затеян? Кто назначен его читать? Почему учителем заявлено светское лицо, а не монах?
Так Григорий Саввич оказался втянут в распри между «сильными мира сего»: в очередном письме в Харьков Крайский затребовал, чтобы ему были присланы лекции, которые собирается читать господин Сковорода. «Начальная дверь» отбыла в Белгород.
Конечно, при такой ситуации лекция будущего учителя добронравия заранее была обречена на самую безжалостную критику. Крайский видит в нем губернаторского ставленника. Нот он и отыграется на нем, не имея возможности отыграться на Губернаторе.