Громовержец. Битва титанов
Шрифт:
Вой убрал меч от горла. Отступил на два шага.
— Что же ты, Зива?! — не выкрикнул, а сказал почти шепотом Олен. Но его все услышали, как громом прогремело среди чистого неба.
Жив подобрал свой меч. Подкинул в руке — тяжелый, непривычный, рукоять хоть и витая, а скользкая. Утер кровь на шее — пустяки, главная жила не задета, царапина. Еще раз подкинул меч, рубанул воздух наотмашь, развернулся вокруг себя, веером ведя тусклую бронзу.
И с разбегу ринулся на воя.
— Сопляк! — шепнул тот в ухо, уклоняясь и ударяя рукоятью в плечо.
Но Жив не оплошал. Развернулся. Нанес удар разящий. Вой еле
Бились они долго. Не слыша ора, крика неумолчного, воплей, советов и ругани. Бились не в шутку, катаясь по песку, вскакивая, отбиваясь и наседая. Давно был разбит в щепы крепкий щит червленый, измяты шеломы, окровавлены тела. Но не сдавался ни один, ни другой. Смотрящие и кричащие начинали уставать, а они все бились… пока Жив не увидел вдруг небо прямо над собой, а в нем оскаленное, искаженное судорогой лицо то ли человека, то ли зверя, без шлема, изодранное, горящее, с кровяными безумными глазами. И вновь острие меча давило в горло, не давало подняться. Вновь ему грозила смерть.
— Все! — пробился сквозь шум голос князя. — Хватит!
Лицо скривилось. Жарким дыханием пахнуло изо рта. Вслед вылетело злое, сиплое:
— Ничего, щенок, обожди, я еще успею убить тебя! Запомни, меня зовут Кей. И я клянусь, что убью тебя!
— Нет, ты не убьешь его! — грозно и громко прозвучало сзади.
Жив почувствовал, что на шею, грудь, живот больше ничего не давит. В голове гудело, не хватало дыхания, ноги дрожали. Но он начал подыматься. Он видел теперь не одно только небо.
За спиной у Кея стоял князь — отрешенный, скорбный и бледный.
— Ты не убьешь его, — повторил он тихо, но властно, — ты будешь его учить!
Жив встал, пошатываясь, потирая ушибленный бок. Он тоже был весь в кровопотеках, ссадинах, синяках. Глаза заплыли, распухшие губы горели огнем. Все мутилось вокруг. Но Крона он видел четко.
— Подойди ближе, — приказал князь. Жив подошел.
— Вот теперь я награжу тебя. Держи! — Крон снял с указательного пальца большой перстень с зеленым камнем, светящимся как и его глаза тусклым, но тяжелым, нутряным светом. Протянул Живу.
— Держи, немой! А через три луны я погляжу, научился ты чему-то или нет, там и решим, что с тобой делать…
Он вдруг уставился пристально в серые глаза немого. Будто увидал в них нечто непонятное, странное и влекущее, пугающее одновременно. Страшен был его взгляд, будто не глазами, а ножами пронизывал… Но Жив не отвернулся, стерпел, и яри не выказал.
— Ладно, — устало прошептал Крон, — раз выжил, живи. Может, сгодишься на что. До встречи!
И ушел — прямой, сильный, тридцатилетний со спины, но неживой, завороженный будто.
Жив разжал ладонь. Посмотрел на перстень. Зеленый огонь, неяркий, гнетущий… что за камень? Не разбирался он в камнях. Да и не имело это значения. Первый отцов подарок! Жив покрутил перстень в пальцах, надел на мизинец. Ничего не поделаешь, на указательный и другие он не налезал.
— Еще сотню! — приказал Куп, не оборачиваясь.
— Давай! — И поднял руку ладонью вверх.
Расторопный паренек лет четырнадцати вложил в нее сразу десяток стрел. Побежал за новыми. Загонял его сегодня молодой вождь.
— Получай!
В черную морду беса-демона, высунувшуюся шагах в ста из-за ствола березы, вонзилась стрела с черным оперением, прямо в красный прищуренный глаз. И тут же совсем с другой стороны, из кустов выскочил серый бес, увешанный зелеными ветками для скрытности — стрела настигла и его, повалила в траву. И еще две вырвались из тугого лука, одна за другой, сшибая с ветвей дуба двух уродливых, рогатых существ… Куп за сегодняшнее утро опустошил всю заплечную тулу, восемь дюжин стрел выпустил по целям. И не мог остановиться, сегодня руки плохо слушались его, не как обычно, но нельзя было смиряться, давать им поблажки, он должен их заставить работать как прежде, и он заставит! Левая цепко сжимала лук. Правая, не выпуская пучка стрел из ладони, перебирала их пальцами, укладывала очередную на тетиву, натягивала… спуск! и жертва валилась в траву. Быстрей! Еще быстрей!
Бесы-демоны выпрыгивали со всех сторон. Иные таились с дротиками, метательными топорами, луками, метили в него… Он должен опередить каждого, поразить с первого выстрела! Еще быстрей!
Подручные валились с ног не только от стрел, но прежде всего от усталости. Непробиваемые маски на лицах защищали их. Но княжич не давал покоя, все бил и бил, бил и бил, не останавливаясь, не опуская лука. Он не стоял на месте, перебегал от ствола к стволу, нырял в кусты, распластывался на траве, посылая стрелы вверх, в затаившегося над головой, уже готового обрушиться всей тяжестью тела с ветвей. Парнишка, подающий стрелы, был весь в мыле, бегал с высунутым языком. Но поспевал. Куп не мог к нему придраться, такой в бою незаменимое подспорье.
— Весть для Копола!
Громкий крик застал княжича на открытой поляне, заставил вздрогнуть. Что еще за весть? Кто посмел остановить ратные учения?!
Гонец на каурой лошадке, загнанной вконец, подскакал вплотную, сполз с седла. Уставился на княжича — высокого, сухощавого, беловолосого, безбородого, гневно глядящего на него своими светло-голубыми глазами.
— Говори! — разрешил Куп.
— С Доная весть, — задыхаясь, начал гонец, легкий, поджарый малый, не достающий княжичу и до плеча, в посконной рубахе и таких же штанах, но с витой гривной на шее, знаком посланца. — Великий князь Юр, батюшка ваш, преставился!
Что-то содрогнулось внутри у Купа, будто жила какая оборвалась, хотя давно ожидал вести подобной, готов был… Умер отец! Ушел на Велесовы пастбища. Миротворец! Праведник! Никто не вечен под луной и солнцем. Что ж тут горевать, коли в лучшую жизнь ушел, беззаботную и счастливую, какую и заслужил всей жизнью бренной своей, земной.
— Давно?
— Девять ден минуло, коли не сбился я со счету, — ответил гонец.
— Стало быть, резво ты доскакал! — похвалил Куп. С Доная до низовьев Лабы путь не близкий, торный. Куп сам этим путем хаживал. Двенадцать лет назад услал его князь Юр великий в северные владения свои ряд держать, княжить его и своим именем, как и полагалось по уставу. Недаром, Купом-Кополой прозвали с рождения, так всегда делали, в честь бога-стреловержца, покровителя воев и сказителей — каждого третьего по старшинству сына в честь светлой, солнечной ипостаси Рода Всеблагого именовали, поближе к Борею княжить отправляли. Третий сын — богу угодный сын! Издревле считалось, что как дочерь старшая не только матери родной дочь, но прежде всего богини Сущей Реи дите единокровное, так и сын третий — от самого