Громовержец. Битва титанов

Петухов Юрий Дмитриевич

— …только меня не выдавай. Иначе смерть. Бабку Ярину в келье оставим. Оврий приглядит, и я на дозоре встану. Ну все, Зива! — Хотт обернулся испуганно. Но тут же добавил: — Эх, дурит княжна. Моя б воля…

Он не договорил. Сник под прожигающим взглядом, понял, что Зива не позволит говорить лишнего про нее, синеокую взбалмошную девчонку с недевичьей ярью в сердце.

Дон, и впрямь, в этот раз ушел к краю обрыва, к огороженной пропасти. Застыл на черном валуне таким же валуном, только сплетенным из жил и мышц. Уставился в серый просвет неба.

Окаменел.

Скарга и след простыл. Только откуда-то из кустов доносился приглушенный смех его и девичьи повизгивания, шуршание.

— Ты и впрямь дикарь?! — неожиданно прошелестело за спиной у Жива. И легкая холодная ладонь коснулась его локтя, неприкрытого наручем. Он вздрогнул, медленно повернулся к ней. Яра подкралась тихо, змейкой. И стояла сейчас меж двумя кустами с диковинными голубыми цветками, каких Жив нигде не видывал кроме этого странного сада.

— Тебя поймали в горах, на Скрытне? И ты не умеешь разговаривать по-нашему? Ты только рычишь и кусаешься?! — она улыбнулась, обнажая ровные белые зубы.

— Я не рычу, — ответил Жив пересохшими губами, — но укусить я могу… даже княжну.

— Ну так сделай же это быстрей! — Она подошла вплотную, невысокая, стройная, хрупкая девочка, ребенок, задрала голову вверх, глядя на него влажными, приобретающими бередящий душу лиловый оттенок, глазищами. Положила обе ладони на его грудь в панцире. Встала на цыпочки. — Укуси меня, дикарь!

У Жива начали подгибаться ноги. Ребенок. Она совсем еще ребенок! Золотоволосая, глазастая кукла в шелковой кисее, во всех этих ненужных украшениях, в золоте, парче и жемчугах.

— Укуси!

Он подхватил ее словно пушинку. Поднял. Прижал нежно и бережно. И впился губами в ее алый рот. Это было сказкой, невозможной, чудесной, волшебной сказкой, о которой он и не мог мечтать. Но это было, это случилось! Он опустился вместе с ней в густую траву. Ощутил горячими и сухими ладонями ее упругую и трепетную грудь, скользнул ладонями по тонкой, осиной талии, к полным и жгучим бедрам.

Он целовал, целовал, целовал ее. И не мог насладиться этой сладкой, дивной и юной кожей. Девочка! Жив уже не понимал, что делает. Она же совсем девочка! Дите! Он падал в синюю бездну, в васильково-фиолетовый омут, он задыхался от терпкого духа ее светлых и чистых волос. Он уже был в райских, небесных кущах, он предчувствовал блаженство невиданное и дивное, он весь был в ее власти… когда она оторвала свои губы от его губ, уперлась руками в щеки, потом в грудь.

И тяжело, теряя дыхание, прошептала:

— Нет! Не сейчас! Потом… Когда ты свершишь то, что задумал!

Жив замер. Его будто молнией пронзило. Откуда она знает, что он задумал?! Это бред какой-то, этого не может быть. Или она сумасшедшая или… колдунья! Он нависал над ее телом, утонувшим в высокой и густой траве, он смотрел в полуприкрытые глаза. И ничего не понимал.

— Ты сделаешь это, — прошептала она чуть громче, будто приказывая ему, огромному и всесильному в этот миг, нависшему над ней горой распаленной и жаждущей любви плоти, горой стали, силы и воли. — И вот тогда я буду твоей, навсегда… Запомни это — навсегда!

— Навсегда?! — обескураженно повторил Жив. Она промолчала. Ответ горел в ее полных сдержанной яри глазах. «Навсегда. Именно так, на все времена, пока будешь жив. На век твой человечий и век…» Жив неожиданно ощутил себя чем-то большим, чем он был на самом деле. Он увидел такую даль, что голова снова закружилась.

И все же он нашел в себе силы подняться, взять ее на руки, еще раз коснуться губами ее губ. Он отнес ее к узорчатой лавочке у валуна, под густую крону. Бережно опустил на сафьян. Сам встал рядом, на коленях.

Она запустила тонкие пальцы в его короткие еще, светлые волосы, шаловливо перебирая прядями, улыбаясь.

— А ты не такой уж и дикий, Зива, — сказала она, — ты мог съесть меня, проглотить… и не съел. Хотя нет тебя сильнее никого на белом свете и бесстрашнее. Ты ведь чувствуешь то же, что и я, правда?

— Да, — ответил Жив. — И я не сильнее тебя, ты знаешь это. Я люблю тебя, как никого не любил прежде… и никого уже не полюблю потом!

— Не зарекайся, — Яра еле заметно улыбнулась, будто предвидя в будущем то, что еще недоступно было его сердцу.

Он положил голову ей на колени. Зашептал:

— Ты девочка! Ты княжна! А я… простой стражник, дикарь, горяк, подневольный и смертный…

— Молчи! — она резко сжала в кулаке светлую прядь, дернула. — Молчи! И хватит играть в эту игру… Отвечай, кто ты? Я сразу поняла — ты не дикарь! И не стражник! Я сразу поняла, что ты пришел сюда за мной! Ты один, кто может вызволить меня отсюда, кого я буду любить всю свою жизнь! Кто ты?!

— Я брат твой сводный, — еле шевеля губами, ответил Жив. И поднял голову заглянул ей в глаза — изнизу, с болью и страданием.

— Брат?!

— Я сын великой княгини Реи. Меня не убили, как говорят… Я Жив.

— Ты жив?

— Я Жив. Так меня зовут. А ты Яра, дочь Заревы и Крона. У нас один отец.

— Молчи! — она прижала его губы ладошкой. — Молчи… твой отец не Крон. Это знаю даже я, твой отец пришел с Севера… за это и мать твоя, великая

Рея, тень Всесущей Богини на земле, умерла лютой смертью. Мы не брат и сестра, нет!

Жив почувствовал, как горячие слезинки обожгли кожу его щек. Сердце сжалось, горло сдавило набежавшей судорогой. И она знает обо всем, и она… Все все знают.

— Не плачь!

Яра припала губами к его щекам. И Жив ощутил, как его слезы мешаются с его слезами. Она плакала. И неостановимо целовала его, прижимая голову к груди, будто укрывая могучего и всесильного, слабого и беззащитного ото всех напастей грозящего им бедами и тревогами света.

— Это сплетни все, это легенды, Яра, — наконец выговорил Жив, — Крон мой отец, родной отец. Все прочее выдумки! И я пришел не только за тобой. Я пришел воздать должное… каждому! По делам его! Понимаешь?