Гроздья гнева
Шрифт:
— Не «откуда берутся», а куда едут? — сказала Мэй. — Иной раз и к нам сворачивают за бензином. Но, кроме бензина, редко что покупают. Говорят, будто они воруют. Да у нас плохо ничего не лежит. Мы воровства не замечали.
Биг Билл, набивший рот тортом, взглянул в загороженное сеткой окно. — Ну, привязывай все свое добро на веревочки. Вот они, едут.
«Нэш» выпуска 1925 года устало свернул с шоссе. Заднее сиденье у него было завалено мешками, сковородками, кастрюлями, а на этой поклаже, задевая головами о крышу, сидели двое мальчиков. На крыше лежал матрац и свернутая палатка;
Мэй обогнула стойку и остановилась в дверях. Человек был одет в серые шерстяные брюки и синюю рубашку, потемневшую от пота на спине и под мышками. На мальчиках одни комбинезоны, потрепанные, заплатанные. Волосы у них были светлые, подстриженные ежиком, и торчали, как щетина, лица в грязных подтеках. Они подбежали прямо к мутной луже под водопроводным краном и стали ковырять босыми пальцами грязь.
Человек спросил:
— Вы разрешите нам налить воды, мэм?
Мэй досадливо поморщилась.
— Да наливайте, — и тихо бросила через плечо: — Я послежу за шлангом. — Она смотрела, как он медленно отвинчивал головку радиатора и, отвинтив, вставил туда резиновый шланг.
Светловолосая женщина, сидевшая в машине, сказала ему:
— Спроси, может, здесь дадут.
Человек вынул шланг из радиатора и снова завинтил головку. Мальчики взяли шланг у отца, поставили его торчком и стали пить с жадностью. Человек снял свою темную, грязную шляпу и с какой-то странной приниженностью остановился перед загороженной сеткой дверью.
— Нельзя ли купить у вас хлеба, мэм?
Мэй ответила:
— Здесь не бакалейная лавочка. У нас хлеб идет на сандвичи.
— Я знаю, мэм. — В его приниженности чувствовалось упорство. — Нам нужен хлеб, а до магазинов, говорят, еще далеко.
— Продашь, а сама ни с чем останешься. — Ответ Мэй звучал нерешительно.
— Мы голодные, — сказал человек.
— Так купите сандвичи. У нас хорошие сандвичи, с котлетами.
— Мы бы рады купить, мэм. Да не можем. Надо обойтись десятью центами. — И добавил сконфуженно: — Деньги совсем на исходе.
Мэй сказала:
— Какого же вам хлеба за десять центов? У нас дешевле пятнадцати нет.
Эл буркнул:
— Да перестань, Мэй. Дай им хлеба.
— Сами не обойдемся. Когда еще привезут.
— Не обойдемся, и ладно, — сказал Эл и, нахмурившись, стал помешивать ложкой картофельный салат.
Мэй передернула полными плечиками и покосилась на шоферов: ну что, мол, с ним поделаешь!
Она открыла дверь, и человек вошел, внося с собой запах пота. Мальчуганы, протиснувшись следом за ним, пошли прямо к прилавку с конфетами и уставились на него во все глаза. Но во взгляде у них горела не жадность, не надежда, даже не желание отведать этих лакомств, а изумление: ведь существуют же такие чудеса на свете! Они были одного роста и на одно лицо. Один стоял, почесывая большим пальцем ноги грязную щиколотку. Другой тихо шепнул что-то ему на ухо, и оба вдруг сунули руки в карманы тонких синих штанишек, оттопырив их стиснутыми
Мэй выдвинула ящик и достала оттуда длинный кирпичик хлеба, завернутый в вощеную бумагу.
— Вот пятнадцатицентовый.
Человек сдвинул шляпу на затылок и сказал все с той же приниженностью:
— А нельзя ли… может, вы отрежете на десять центов?
Эл рявкнул:
— Да брось ты, Мэй! Отдай все.
Человек повернулся к Элу.
— Нет, мы хотим только на десять центов. Приходится все точно рассчитывать, мистер, иначе не доберемся до Калифорнии.
Мэй покорно проговорила:
— Берите весь за десять центов.
— Зачем же вас грабить, мэм?
— Берите. Раз Эл позволяет, значит, берите. — Она двинула по стойке завернутый в вощеную бумагу хлеб. Человек достал из заднего кармана кожаный кисет, развязал шнурки и открыл его. Кисет был набит серебряной мелочью и засаленными бумажками.
— Может, вам чудно, что приходится вот так жаться, — извиняющимся тоном проговорил он. — Но у нас впереди тысяча миль, еще не знаю, доберемся ли. — Он порылся в кисете указательным пальцем, нащупал десятицентовую монету и вытащил ее. Положив монету на стойку, он увидел, что случайно прихватил еще один цент. Хотел сунуть цент обратно в кисет, но в эту минуту глава его остановились на мальчуганах, застывших перед прилавком с конфетами. Он медленно подошел к ним. Показал на длинные полосатые леденцы. — Эти по центу штука, мэм?
Мэй посмотрела сквозь стекло.
— Которые?
— Вот эти, полосатые.
Мальчики подняли на нее глаза и перестали дышать: они стояли с открытыми ртами, их голые спины напряженно выпрямились.
— Эти?.. Нет… на цент пара.
— Тогда дайте мне две штучки, мэм. — Человек бережно положил медную монетку на прилавок. Мальчики чуть слышно перевели дух. Мэй достала два длинных леденца.
— Берите, — сказал человек.
Мальчики робко потянулись за конфетами, взяли по одной и, не глядя на нее, опустили руки вниз. Но они взглянули друг на друга, и уголки губ у них дрогнули в смущенной улыбке.
— Благодарю вас, мэм. — Человек взял хлеб со стойки и вышел за дверь, и мальчики напряженной походкой шагали за ним следом, каждый крепко прижимая к ноге кулак с полосатым леденцом. Они, как белки, прыгнули с переднего сиденья на высокую поклажу и, как белки, спрятались среди узлов.
Человек сел в машину, дал газ; дряхлый «нэш», пофыркивая и выпуская клубы голубого маслянистого дыма, выбрался на шоссе и снова пошел на Запад.
Шоферы, Мэй и Эл смотрели ему вслед.
И вдруг Биг Билл круто повернулся.
— Такие леденцы стоят не цент, — сказал он.
— А тебе какое дело? — огрызнулась Мэй.
— Им цена каждому пять центов, — продолжал Билл.
— Ну, поехали дальше, — сказал второй шофер. — Запаздываем. — Оба сунули руки в карман. Билл бросил на стойку монету; второй, увидев ее, снова полез в карман и положил свою монету рядом. Они повернулись на каблуках и зашагали к двери.
— Ну, всего, — сказал Билл.
Мэй остановила их:
— Подождите. А сдачу?
— Иди ты к черту! — крикнул Билл, и дверь за ними захлопнулась.