Грозные годы
Шрифт:
21
Дошли!
Если верно то, что есть люди, которые живут только прошлым, презирая настоящее, то так же верно и то, что в колонне Первой пролетарской, поднимавшейся на Игман, таких людей не было. Все помыслы и стремления идущих определялись идеалами революции, которой они себя посвятили, и были целиком обращены к настоящему, но в еще большей степени — к будущему...
На Игмане все было прежним: тот же холод, те же крутые подъемы. Ветер, казалось, дул со всех сторон сразу, швыряя в лица бойцов мелкий колючий снег.
Бойцы шли с огромным трудом, каждый шаг требовал страшного напряжения сил. Однообразный серый пейзаж на всех действовал угнетающе.
Гаврош брел, рукавом закрывая лицо от ледяного ветра, машинально, почти не сознавая, что делает, передавал по цепочке приказы командира...
Он встрепенулся, чуть не споткнувшись о Хайку. Девушка неподвижно лежала на снегу, ветер трепал конец ее белого шарфа, засыпал снегом.
Гаврош опустился на колени и тихо позвал:
— Хайка!
Она слабо шевельнулась.
— Что с тобой?
— Ничего, мне хорошо, — еле слышно прошептала она.
— А ну-ка вставай, замерзнешь, — пытаясь поднять ее, заговорил Гаврош.
— Оставь меня, я больше не могу.
— Да что с тобой, Хайка?
— Я упала, — ответила она еще тише.
— Вставай, родная, вставай!.. То Шиля со своими трамваями, то Лека начинает сходить с ума, а теперь и ты не хочешь идти... Поднимайся, надо идти.
— Обмотай ей лицо шарфом, — посоветовал кто-то из бойцов, — а то щеки обморозит.
— Я же сказала: когда почувствую, что становлюсь вам обузой, брошусь вниз со скалы! — Хайка всхлипнула.
— Не смей так говорить, до вершины уже рукой подать.
Гаврош помог девушке подняться, перебросил ее руку через свое плечо, и они потихоньку побрели вперед.
— Я упала, и у меня даже не хватило сил, чтобы вытащить руки из карманов, не говоря уж о том, чтобы крикнуть и позвать на помощь.
— Мне недавно привиделся отец на белом коне, я бросился за ним и так здорово ударился о ствол дерева, что упал и долго потом не мог подняться.
— Я споткнулась о камень и упала. Наверное, потеряла сознание... Не помню, что было потом. В груди теперь какая-то тяжесть...
— Потерпи еще немного...
— Никаких сил больше нет.
— Держись, вершина уже близко, а там, глядишь, и солнце выглянет, скоро отдохнем...
Хайка сняла руку с его плеча и пошла сама.
— Лучше бы мне было остаться на снегу... — прошептала она.
— Потерпи немного, совсем чуть-чуть.
Неожиданно перед ними как из-под земли вырос приземистый домик, полузанесенный снегом. Около двери стоял командир бригады. Он отправлял внутрь погреться и отдохнуть тех, кто уже не мог идти дальше.
Хайка отказалась войти в дом:
— Есть люди, которые устали больше, чем я. Пусть они и обогреются.
— Вот здесь старый Мозер разводил чернобурых лисиц, — послышался чей-то голос — Значит, мы почти пришли.
Хайка вздохнула с облегчением. «Теперь будет легче», — подумалось ей. Она остановилась и подождала Гавроша. Только сейчас она заметила, какие воспаленные у него глаза. Ей показалось, что он тоже едва держится на ногах. Гаврош стал горячо говорить ей, как под утро увидел в просвете между облаками небо, усыпанное звездами, Большую Медведицу и рядом с ней какую-то новую звезду. Хайка решила, что он бредит.
— Гаврош, Гаврош, очнись! — потрясла она его за плечо.
Словно действительно очнувшись от сна, он замолчал и удивленно взглянул на нее.
Игман, казалось, оцепенел в предутренней тишине. Резкий контраст белого снега и черных скал и камней в эти часы стирался, смазывался, все приобретало однообразную серую окраску. Временами казалось, что луна, солнце и звезды перестали существовать, что мертвая серость разлилась по всему миру. Ветви деревьев сделались пушистыми от инея, у бойцов заиндевели усы, бороды, брови, выбившиеся из-под шапок пряди волос.
Однако сейчас, когда самое трудное было позади, когда цель уже была близка, даже серое однообразие скал не казалось бойцам гнетущим. На их лицах появились улыбки.
Медленно наступал рассвет.
Шиля вдруг почувствовал странное равнодушие ко всему. Ему сделалось совершенно безразлично, дойдет ли он до цели, выживет или навсегда останется среди этих голых скал, занесенных снегом... Он сам испугался своих мыслей и начал ругать себя за слабость. Ведь Игман-то уже почти покорен! Самое трудное было позади, но борьба продолжалась, вступала в новый этап. Он — боец Первой пролетарской бригады, и ему ли впадать в отчаяние из-за двух бессонных ночей?! В этот момент с ним поравнялся пулеметчик горняцкой роты Шкрбо. Он куда-то торопился, хотя был так измучен, что его шатало из стороны в сторону. Шилю насторожили и лихорадочный блеск в его глазах, и странные порывистые движения. «Этому, похоже, досталось еще больше, чем мне!» — подумал он.
— Шкрбо, что с тобой? — воскликнул он.
— Надо успеть!.. — без всякой связи, как показалось Шиле, ответил тот.
— Зачем зря тратишь силы?
— Мне надо поскорее найти командира бригады!..
Из группы бойцов вышел черноволосый худощавый человек с обледеневшими усами.
— Эй, товарищ! — окликнул он пулеметчика, — Я командир бригады.
Тот вытянулся перед командиром по стойке «смирно». Его лицо было почерневшим и огрубевшим от ветра и мороза, воспаленные глаза слезились.
— Товарищ командир, разрешите доложить! — Он качнулся. — Я вынес на вершину пулемет и много лент с патронами... Кто дойдет, пусть сообщит родным... Я из-под Печи... был столяром... — Голос его прервался. Было видно, что на ногах он держался страшным усилием воли; теперь же, сказав все, что должен был сказать своему командиру, он, не докончив фразы, замертво рухнул в снег.
Партизаны похоронили его на самой вершине Игмана.
Уже совсем рассвело. Начался спуск. Гаврош, Шиля и Хайка сошли с тропы в сторону. Их внимание привлекла высокая стройная ель, ветви которой сгибались под тяжестью снега. Вокруг нее метель намела большие сугробы, но возле ствола снега почти не было и образовалась небольшая ровная площадка, со всех сторон защищенная от ветра ветками и снегом. Место показалось им очень удобным для разведения костра. Они сбросили рукавицы и стали собирать сухие ветви. Закоченевшие пальцы плохо повиновались и уже даже не чувствовали холода.