Грозные годы
Шрифт:
Белое пятно, резко выделявшееся на темном фоне, словно магнит, притягивало взгляд Николы. В голове его носились тревожные мысли: «Что командир задумал? Небось настрочит донесение, чтобы меня совсем опозорить. Пошлет в штаб бригады. Ну и пускай. Чтоб его!.. — Ругательство уже готово было слететь с его пересохших губ, но он вовремя до боли прикусил язык. — ...Как Боркан не понимает, что и самый сознательный человек иногда может ошибиться?! Потому он и зовется — человек, а не святой! Охо-хо!»
Командир повернул к нему голову. Никола замер, ожидая нового града упреков. На лице Командира мелькнуло что-то похожее на улыбку, правда презрительную, но все же Николе от этого стало легче. Затем руки командира шевельнулись, правая потянулась к авторучке.
Что он будет писать?
Никола, шагнув вперед, вытянул шею, пытаясь заглянуть через плечо Боркана. Это ему удалось, хотя от напряжения у него даже задрожали ноги. На бумаге появились странно большие, жирные буквы. Никола не мигая смотрел на них, пытаясь понять, что пишет командир. И когда из этих букв сложилось слово «Мародер», Никола решился спросить:
— Зачем это?
Боркан неторопливо помахал листком, чтобы скорее высохли чернила, и сказал:
— Узнаешь, когда придет время.
В его голосе уже не слышалось злобы, но Николу это не успокоило.
Вошел командир взвода Роквич. Вместе с ним в душную непроветренную комнату ворвался свежий утренний воздух. Роквич вытянулся по стойке «смирно» и доложил:
— Наши все собрались, подходят деревенские. Мы их еле добудились. Они перепугались, думали, немцы наступают, хотели бежать. Мы кричим, что будет сходка, а они не понимают. Старики говорят, что добрые люди в такую рань только на пасху встают. Однако подходят. Я могу идти, товарищ командир?
— Останься, Роквич. Эту бумагу прицепи вот здесь. — Он пальцем показал на грудь Николы, где надо было прикрепить листок со словом «Мародер», и сразу же вышел, чтобы не видеть смертельно бледного лица Николы и его отвисшей важней губы цвета спелой сливы. Он остановился на крыльце и, прищурившись, посмотрел на восточную сторону неба, где уже занималась заря. За плетнем стоял часовой. На винтовке тускло поблескивал заиндевелый штык. У плетня, завернутое в плащ-палатку, лежало окоченевшее тело комиссара Обрада. Его еще не приняла в свои объятия земля, и не прозвучали еще над ним прощальные партизанские залпы.
Можно ли салютовать в непосредственной близости от неприятеля?
Боркану показалось, что он слышит звенящий сталью голос Обрада. Он содрогнулся, как от порыва ледяного ветра, сцепил пальцы рук. Потом его мысли снова вернулись к похоронам комиссара. Ему представилось, как лопаты долбят мерзлую землю, обрубают корни кустов. Он повернулся и крикнул:
— Выводи его, Роквич!
Никола неуверенно перешагнул через порог... Дрожь охватила его.
Люди в ожидании топтались перед крыльцом, согреваясь, дышали на ладони. Принесли табурет. Николу заставили взобраться на него, и теперь он возвышался над головами собравшихся. В руки ему сунули гимнастерку комиссара с красной ленточкой на рукаве.
Взгляды крестьян и бойцов были прикованы к листу бумаги, который висел на груди Николы. Неграмотные не могли понять надпись и просили, чтобы им прочитали ее. По толпе прошел ропот, и Николе он показался страшнее пулеметной очереди. Среди голосов он различил ругательства и проклятия. Над толпой послышалось:
— Позор! Кому же мы верили? Ведь мы же его в комитет выбрали! Не хотим его больше!
Люди возмущенно закричали все разом. Никола зашатался. Руки Роквича не дали ему упасть... От плетня отделились четверо бойцов, унося тело комиссара Обрада.
За взводом почетного караула пошли и люди. Выходя со двора, все снимали шапки. Некоторые незаметно крестились. Никола, стоя на табуретке, рыдал, шепча:
— Прости меня, товарищ комиссар...
Роквич приказал ему замолчать, стащил его с табуретки и отобрал гимнастерку комиссара. Потом яростно плюнул и прошипел:
— А теперь катись к черту! Прячь свой позор!
Никола постоял в растерянности, а потом медленно пошел вслед за колонной, которая уже вползала на деревенское кладбище. С далекого шоссе ударили немецкие орудия, и в соседней деревне прогремели взрывы снарядов, но похороны продолжались.
Дар с неба
Взвод Маркана дежурил на партизанском аэродроме — это был недавно скошенный луг, по которому еще никогда не проезжала ни одна машина. Уже несколько суток подряд партизаны, сменяя друг друга, следили за небом, напряженно прислушиваясь, не раздастся ли гул моторов. Посреди луга были навалены охапки хвороста в форме огромной буквы «Т», под них подложены пучки соломы, чтобы побыстрее занялось пламя, когда придет время подавать сигнал. Маркан, вполне довольный подготовкой к приему груза самолетов союзников, крутил усы и обещал бойцам чудеса невиданные:
— Скоро сюда, други мои, свалится с неба амуниция и многое другое. Я вас, мои милые, под свою ответственность одену в новенькую форму, теплую, шерстяную.
— А как это она свалится с неба? — наивно спросил связной Мргуд, удивленно тараща глаза в голубую высь.
— Как? Да уж не по ступенькам скатится, — пытаясь скрыть смущение, ответил Маркан. Он никак не мог вспомнить название той штуки, на которой спускаются с неба на землю. — Раскроются какие-то шелковые скатерти, и груз опустится...
От ближайшего холма послышался крик разведчика Младена:
— С севера гудят самолеты, но их еще не видно!
Маркан сорвался с места, закричал:
— Все на поляну! И машите шапками, винтовками, пока руки не отвалятся. А ты, Мргуд, за мной, подожжем костры! Сейчас увидишь, как с неба подарки падают!
Бойцы суетились на поляне. Одни размахивали над головой гимнастерками, другие фуражками и винтовками. Все нетерпеливо смотрели в сторону гряды холмов, из-за которой должны были показаться самолеты, чье гудение уже было хорошо слышно. Маркан быстро поджег хворост. У него радостно забилось сердце, когда голубоватый дым, видный даже с большого расстояния, стал подниматься к небу. Вдали показались три черные точки. Они быстро приближались и росли.