Грозные годы
Шрифт:
— Святые угодники! Удастся ли нашим ребятам сковырнуть вражеский поезд?
Женщины думали, что старик обращается к ним, и растерянно молчали, пытаясь понять, что он говорит. Их переполняли страх и тревога. Старику было не по душе это молчание, сейчас он предпочел бы даже обычную пустую бабью болтовню. Понимая растерянность женщин, он начал их успокаивать:
— Вам, бабам, война, понятное дело, в новинку. И боязнь, она, право слово, не сразу уходит. Человек потихоньку привыкает. Ничего, погремит, погремит и перестанет, все равно что гроза. Кой-чего порушит, конечно, не без того, но не много. А потом опять наступит мир и порядок.
Однако женщинам было не до его рассуждений. Плакали дети — их надо было успокаивать и поплотней укутывать, чтобы не озябли.
Мальчишки постарше уже вполне освоились, расселись вокруг большой бочки из-под ракии и спорили о разном оружии, не очень хорошо, впрочем, зная, что оно собой представляет. Второклассник Миланче кричал громче всех:
— Пушка может разрушить гору! Одним снарядом, точно говорю. Знаете, какая здоровенная Тодорова-Скала?
— Еще бы!
— Вот ее пушка-мортира могла бы разнести на мелкие кусочки.
— Откуда ты это взял? — недоверчиво спросил вихрастый Джокица.
— Мне дед Васо рассказывал о пушке-мортире.
— Не может быть, чтобы пушка могла разрушить такую гору, — не соглашался Микица, у которого взъерошенные волосы торчали во все стороны из-под старенькой шапчонки. — Твой дед, Миланче, никогда не выезжал из села, всю жизнь пас скот в долине. А мой дед Риста, жаль вот, что нет его здесь, говорит, что и самая большая пушка не может сделать в стене дыры большей, чем моя голова.
Ребята, чтобы установить, кто прав, решили разузнать о силе пушки у деда Михайло. Они подбежали к нему, и Миланче попросил:
— Дед Михайло, расскажи нам о пушке...
Старик вытащил из кармана потрепанного пиджака старенький фонарик, включил его и, направив на Миланче, строго спросил:
— А ты что, собираешься в артиллеристы?
— Нет, просто они не верят, что пушка-мортира может разрушить гору, — ответил мальчишка, показывая на приятелей, сидящих у бочки.
— Правильно не верят, сынок. Пушка — она только землю копнет, и больше ничего.
Где-то за домом раздался взрыв. С потолка посыпался песок. Закричал на руках у матери грудной ребенок. Она стала укачивать его, но это не помогло. Старик, морщась от детского крика, продолжал:
— Видите, ребята, снаряд же не разрушил дом. А грохнул вроде бы довольно близко. Какая уж там гора! — Дед махнул рукой и встал, чтобы размять затекшие ноги.
— Просто это была не мортира. А если бы она?.. — упрямо продолжал Миланче.
— То же самое было бы, и отстань от меня. Что ты такой упрямый? — рассердился старик.
— Упрямый как осел! Теперь все ясно, и можешь не хвастать своим дедом! — кричал Микица, ликующе глядя на Миланче.
Годовалый ребенок просто зашелся от плача на руках у матери, которая качала его и причитала:
— Ох и хлебну я горюшка с этим крикуном! И угораздило же меня его родить в такое проклятое время!
— Не тужи, Анджа, плач ребенка — это еще не беда. Главное, чтобы с узкоколейки не пришли черные вести, — встревоженно проговорила старуха Марта. Ее единственный сын Столе недавно ушел в партизаны.
Марта беспокойно теребила захваченный из дому узелок, часто крестилась и шепотом молила Спасителя. Мальчишки с любопытством глазели на нее и, ухмыляясь, подталкивали друг дружку локтями. Дед Михайло направил на них луч фонарика, и они сразу втянули головы в плечи и притихли.
Ожесточенная стрельба, казалось, никогда не кончится. Дед Михайло начал волноваться. Он осторожно выглянул наружу, но увидел только светящиеся ракеты, взлетавшие далеко за холмами. Так и не поняв ничего толком, он озабоченно проговорил:
— Придется здесь заночевать. Во всем селе нет надежнее укрытия. Надо только притащить соломы, чтобы можно было лечь.
— Соломы! Какой соломы?! Да не дай бог, придут душегубцы, они мне дом в два счета спалят! — воспротивилась Анджа и даже перестала качать ребенка.
— Не шуми, Анджа! Немцы сюда не придут. Зачем, ты думаешь, наши ушли в долину? Чтобы там с ними разделаться, — постарался успокоить ее дед Михайло.
Мальчишки натаскали соломы из стога за домом и постелили на полу в подвале. Самые маленькие заснули первыми. Взрослым не спалось, как, впрочем, и мальчишкам, улегшимся возле бочки. В глубине души они все-таки побаивались, что партизанам не удастся задержать вражеских солдат и те придут сюда. Лишь дед Михайло был спокоен. Он много повидал на своем веку и знал, что в таком бою на быструю победу рассчитывать не приходится. Он только опасался, как бы снова не начали палить пушки и не разбили дом.
— Всем спать нельзя. Не мешало бы кому-нибудь покараулить наверху, — предложила Марта, сдерживая зевоту.
— Там, чего доброго, подстрелят! — неуверенно ответил дед Михайло.
— Пушки замолчали, — заметила Марта.
— Ладно, я погляжу. Вы спите спокойно, — решился дед. Шагнув в угол, он поднял с пола заржавевшие вилы, потрогал их затупленные зубья и уныло пробормотал: — Да, против карабина с этим не попрешь!..
Вздохнув, он, хотя и без большой охоты, полез наверх. Михайло долго ходил взад и вперед по пустому двору, поглядывая в сторону узкоколейки, откуда доносились беспорядочные выстрелы. Стреляли и в другой стороне, там, где темной громадой высилась гора.
— Везде уже заваруха. Это смахивает на всеобщее восстание, — с гордостью прошептал старик.
Лицо ему стали сечь холодные капли дождя. Вытирая их рукавом, дед Михайло поспешил под навес. И тут на него напал приступ кашля. Обессиленный, он спустился обратно в подвал. От него ожидали каких-либо новостей, И деду пришлось оправдываться:
— Годы берут свое... Ноги быстро устают, да еще кашель навалился.
Женщины сочувственно заохали. Анджа посмотрела на своего ребенка, который наконец занялся соской, и сказала: