Грозные годы
Шрифт:
«Этому не придется заплатить за мои несчастья. Случайность... Но удастся ли мне спастись?..» — промелькнуло у него в голове.
С ножом в руке, босой, Обрад подкрадывался к врагу для решительного броска. Как тигр прыгнул он немцу на спину, повалил и ударил ножом. Затем перетащил немца в часовню и положил в тот самый гроб, который еще недавно служил убежищем ему самому. Он опустил на гроб крышку и пробормотал:
— Ну вот, теперь им придется поломать голову, куда девался часовой.
Потом он засунул винтовку немца в бурьян за церковью, а свою вскинул на плечо.
Когда рассвело, Обрад был уже далеко от города. Войдя в лес, он вскоре наткнулся на партизанский патруль. Его проводили к командиру отряда, которому он и нес пакет. Командир встретил его хмуро:
— Мы уже сами пытались прорваться к ним, но не смогли. А сегодня узнали, что твой взвод вчера вечером принял свой последний бой... Так что оставайся пока с нами.
У Обрада потемнело в глазах, когда он услышал это страшное известие. Он попросил воды. Командир налил ему из глиняного кувшина. Обрад залпом выпил и тяжело опустился на стул. Командир, на зная, что сказать, и понимая, что любые утешения излишни, вышел...
Оратор закончил говорить, и Обрад, очнувшись от воспоминаний, тряхнул головой. Он поднялся, намереваясь уйти, чтобы никто не мог увидеть его лица и прочитать на нем всю невысказанную боль.
— Куда ты? — положил Обраду на плечо руку его старый товарищ, который только что закончил свою речь.
— Я хотел уйти вон туда, в тень, — махнув палкой в сторону молодых акаций, ответил Обрад.
— Нет, сегодня ты не уйдешь в тень. Я понимаю твою скромность, но... Пожалуйста, останься. Поговори с матерями павших партизан, постарайся смягчить их боль...
— Раз просишь, останусь. Хотя, сказать по правде, мне и самому нелегко...
Кровавая жатва
Долина была залита солнечным светом. Колыхались спелые хлеба. В той стороне, где между стройными березами бежал ручеек, цепочкой двигались жнецы. На краю долины высилось несколько холмов, покрытых яркой зеленью. В конце ее, там, откуда бежал ручей, холмы становились выше и круче. На их склонах виднелись в беспорядке разбросанные небольшие домишки, окруженные сливовыми садами... В другом конце долины белела одинокая церквушка. А над всем этим в легкой дымке плавилось от зноя лазурное небо. Вдали, над круто вздымавшейся вверх горной вершиной, появилась туча и медленно поплыла на север.
Ложились под серпом колосья, за жнецами на стерне оставались ровные ряды снопов, а перед ними от легкого ветерка, который со склонов холмов струился в долину, качались волны спелой пшеницы. Жнецы раскраснелись, по их лицам тек пот. Обогнав всех женщин, ловко вязала снопы стройная черноволосая девушка. Толстые косы падали ей на грудь, мешая работать, и она то и дело быстрым движением откидывала их за спину. У нее были большие лучистые глаза, лоб закрывал платок, из-под которого выбивался непослушный вьющийся локон.
Первым шел молодой парень в длинной рубахе навыпуск. Работая серпом, он время от времени поглядывал на девушку, прикидывая на глаз, сколько ей до него еще осталось. Торопясь, он иногда, неосторожно взмахнув серпом, задевал землю, быстро вытирал его о штаны и спешил дальше. Пройдена была уже почти половина поля.
На меже устало выпрямилась женщина. Упершись руками в бедра, она посмотрела, много ли еще осталось, вытерла платком лицо и пронзительным голосом закричала остальным:
— Глядите-ка, Дара-то поджимает суженого! Заставляет попотеть своего женишка! Смотри, Раде, — добавила она, — не давай девке куражиться. А то ишь, собралась замуж и думает, что ей равной нет. — И женщина снова взялась за серп.
Все рассмеялись, а Раде еще быстрее заработал серпом. Когда ему удалось оторваться от девушки на несколько шагов, из-за холма, перепрыгивая через кусты ежевики, выбежали вооруженные люди. Крестьяне на поле не сразу их заметили. Дара первая услышала топот сапог по камням у ручья и, выпрямившись, испуганно оглянулась. Серп выпал у нее из рук.
— Усташи! — в ужасе прошептала она, не решаясь крикнуть, чтобы предупредить остальных, которые, ничего не подозревая, по-прежнему работали, наклоняясь низко к земле.
В этот момент к ней подошел Раде и увидел выражение ужаса на ее лице. Такого ему еще никогда не приходилось видеть. Он бросил взгляд в ту сторону, куда смотрела Дара, и заметил усташей, которые уже шли по полю, направляясь прямо к ним. Остальные жнецы, тоже заметившие усташей, так и застыли с серпами в руках.
Усташи быстро приближались, держа оружие наперевес.
— Вы убили нашего Анте! — хрипло крикнул один.
— А тело спрятали!.. — подхватил другой.
— Мы не убивали. Мы даже не знаем, кто это такой, — испуганно проговорила Дара.
— Молчи, сволочь! Ты ему отрезала уши, а теперь изображаешь из себя невинную! — прошипел один из усташей.
Раде крепко сжал руку Дары, понимая, что будет лучше, если она помолчит.
Ругаясь и дыша перегаром, усташи приказали жнецам бросить серпы и погнали всех мужчин и женщин вдоль ручья.
На поле в несжатой пшенице осталась широкая примятая полоса. На один из снопов села ворона, открыла клюв и растопырила крылья, точно ей было жарко. Откуда-то появившаяся на поле собака вспугнула ее, и ворона полетела вслед за крестьянами, которых уводили усташи. Пролетая над ними, она несколько раз каркнула и скрылась за деревьями.
Раде шел рядом с Дарой, касаясь ее плечом. Они находились в самой середине толпы и изнемогали от жары. Босые ноги жег раскаленный песок. Лицо Раде с черным пушком на щеках было бледным, глаза смотрели устало, на бровях дрожали капельки пота. Дара еще не остыла от работы, на щеках ее играл румянец, но в глазах уже не было прежней веселости. Губы у девушки пересохли, ее мучила жажда.
Когда они вышли на дорогу, усташи ударами прикладов стали выстраивать их в колонну. Больше всего ударов пришлось на долю уже немолодой женщины, которая шла последней. Она все время причитала, еще больше озлобляя этим усташей: