Грозные годы

Гончин Милорад

— Я унижен! — простонал взводный Чутурило. — Мне так тяжело!

— Да кто тебя унизил? — махнул рукой пулеметчик Загора и постарался его успокоить: — Подумаешь, усы! Черт с ними! Да ты сейчас в три раза красивее стал! Тебя просто не узнать.

— Точно, меня не узнать, — грустно согласился взводный, — потому что это больше не я.

— Что ты сказал?

— Меня больше нет, я не существую!

— Э-э, что ты мелешь! — ужаснулся пулеметчик Загора. — Как ты можешь не существовать, когда ты тут, передо мной? Разве я тебе не сказал, что ты сейчас раза в три красивее стал? Правда, нос у тебя вроде больше сделался, ну да какая разница; важно, что ты ничего не потерял от своей красоты. Давай успокойся, и поговорим по-человечески.

— Нет для меня больше покоя... умру я! — вдруг жалобно простонал взводный Чутурило и бросил безумный взгляд в сторону леса. — Я сейчас ухожу, чтобы побыть одному. Если не сдохну до ночи, завтра покончу с собой, точно! — Словно прощаясь, он грустно оглядел своих товарищей и ушел.

Пулеметчик Загора даже подскочил:

— Вы все слышали?

— Сейчас самый критический момент! — взволнованно проговорил повар Теодосий. — Сейчас ему тяжелее всего! Давайте придумаем что-нибудь, чтобы его не потерять! Сообщите комиссару!

— Никому не будем сообщать! — воспротивился пулеметчик. — Раз мы взялись сами его спасать, то сами и сделаем это. Главное — облегчить ему эти тяжелые минуты... Готов обед?

— Все готово, — ответил повар.

— Налей ему супу и неси следом за ним в лес. Смотри, чтобы он все съел. А после я пущу в ход свою тактику.

Повар Теодосий поспешил к котлу, а партизаны отошли в тенечек, чтобы там продолжить разговор об усах.

— Братцы, да разве это возможно, чтобы человек так переживал из-за каких-то паршивых усов? — спросил кто-то.

— Это не паршивые усы, а крылья горного орла, — возразили ему. — Разве вы, черт возьми, не видели, что усы и впрямь были красивы?

— Видели, но только могут ли усы быть важнее жизни? Да пропади пропадом все усы на свете, если человек из-за них способен до такой крайности дойти!

— Не скажи... Раньше, например, усы играли бо-ольшую роль, — почти философски заметил пулеметчик Загора. — Я думаю, что взводный — человек с предрассудками. Он их раб. Может, в его роду усачи были в почете.

— Как это — в его роду?

— А так. В моем роду, видишь ли, был когда-то дед Кузман, который из-за пол-уса порезал соседа ножом. Из-за таких усов в прошлом бог знает что делали.

Пока они так беседовали и искали разные объяснения этому случаю, повар Теодосий с миской в руках прошел через лагерь и скрылся в лесу. Через некоторое время он возвратился, все так же держа миску. Подойдя к бойцам, он устало присел и прохрипел:

— Не ест, хоть ты лопни! Уж как я ему нахваливал похлебку, и все бесполезно!

— Ты сказал ему, что сегодня ночью мы идем в атаку и что ему с пустым животом придется нелегко? — спросил Загора.

— Да чего только я ему не говорил! И о пустых кишках, и о голодной смерти! Ничто не помогло. Одного я боюсь больше всего: как бы он себе дырку во лбу не сделал!

— Придется и мне постараться, — сказал Загора. — Если не удастся, тогда приставьте к нему на ночь дежурного, пусть понаблюдает за ним. Ночь для чокнутых особенно опасна. Ну, я пошел! — С этими словами он двинулся к лесу, размышляя на ходу о всевозможных хитростях, коими мог бы отвлечь взводного от тяжелых дум.

С приходом вечера обстановка в лагере стала еще более нервозной и тягостной. Мысли бойцов упрямо возвращались к взводному. Они едва дождались пулеметчика Загору, таково было их нетерпение. Но, увы! Пулеметчик вернулся и принес новые тревоги.

— Я, товарищи, ежели еще раз пойду с ним разговаривать, то и сам свихнусь, это точно, — сказал он. — Вы и представить себе не можете, что он мне наговорил об этих проклятых усах! Начал со средних веков и как понес, как понес! Усы, говорит, в славные старые времена были символом чести и гордости. Безусые, говорит, были презренными отбросами общества. Женщины не хотели и смотреть на безусых. Усы, говорит, значили в жизни так много, что ценность человека измеряли по ним. Вот чего он мне наболтал. Я прямо-таки в феодализме побывал... А потом он сообщил мне вот что: «Я завтра покончу с собой, и вам больше не придется обо мне беспокоиться».

— А почему именно завтра? — заинтересовались партизаны.

— Наверное, хочет всей бригаде что-то доказать и начальника санитарной службы поставить в неудобное положение. Готовится отомстить, что ясно.

— Э, его бешенство уже перешло все границы! — загалдели партизаны и, по-настоящему сердитые, разбрелись по сторонам, чтобы закончить последние дела перед выступлением на марш.

Через какое-то время из леса вышел и взводный Чутурило и стал заниматься своим делом, как будто ничего не случилось. Бойцы могли только заметить странную неподвижность его теперь уже безусого лица да темные круги под глазами. Речь его была скупой, слова короткими и едва слышными, а движения — замедленными. Когда все легли спать, он еще что-то делал, а когда до сигналу подъема поднялись, Чутурило уже стоял на месте построения. Он лихорадочно курил; сигарету, обжигая пальцы.

Командир Казимир подошел к строю, и первое, что он спросил, было:

— А где взводный Чутурило?

После этого вопроса лицо Чутурило потемнело от ярости, а голос загрохотал как из бочки:

— Нет его! Нет больше взводного Чутурило, товарищ командир!

Командир отряда Казимир смутился, некоторое время помолчал, как бы раздумывая, потом со злостью заметил:

— Что это за ответ, черт возьми? Что это значит?

Но взводный Чутурило еще злее ему отрезал:

— Нет меня, вот что! Я стою в строю, а вы меня и не замечаете. Это значит, что меня нет! Я исчез, и точка!

Еще вечером командир узнал, что случилось со взводным, поэтому сейчас он не хотел продолжать этот разговор, а только махнул рукой и приказал отряду следовать для выполнения боевой задачи. Сделав несколько шагов, Чутурило гаркнул:

— И не будет меня, так и знайте!

Близился рассвет, когда отряд занял позиции на холмах невдалеке от железнодорожной станции. Бойцы напряженно вглядывались в здание вокзала и вырытые перед ним блиндажи и окопы. Ожидая условленного сигнала и команды к атаке, они уже забыли и о взводном Чутурило, и о его усах. Но именно в этот момент, когда они находились в лихорадочном ожидании, когда знали, что ничего неожиданного не должно случиться, из залегшей цепи вдруг поднялся какой-то партизан и побежал к рельсам. Всего лишь несколько прыжков — и он оказался внизу. Он перескакивал через рельсы, направляясь прямо к блиндажам. Кто-то тяжело охнул: