Грозные годы

Гончин Милорад

— Товарищи, да это же взводный Чутурило!

И тут раздалась очередь, за ней — другая, послышался звук разорвавшейся гранаты. В следующую секунду началась бешеная стрельба с обеих сторон.

— В атаку! — разнеслась команда, и отряд рванулся к окопам и блиндажам.

Бой продолжался недолго. Застигнутый врасплох враг был окружен и разгромлен. Подняв руки, солдаты в черной форме уже строились в здании вокзала, а партизаны спешно обыскивали блиндажи и выносили оттуда оружие. Несколько человек под руководством командира отряда разрушали железнодорожное полотно.

Лишь пулеметчик Загора не принимал в этом участия. Он бегал повсюду, разыскивая мертвое тело взводного Чутурило. Он знал, что уже первая очередь должна была скосить беднягу. Сейчас оставалось только найти труп. Он обошел все блиндажи, окопы и в конце концов решил осмотреть здание вокзала. Большие двери были распахнуты, и Загора бросился туда. Вбежав в просторный зал ожидания, он остановился как вкопанный. Посреди зала на перевернутом снарядном ящике сидел взводный Чутурило и лихорадочно курил. Вокруг него валялось множество трупов усташей.

— Так ты жив? — удивленно воскликнул пулеметчик Загора.

— Да, не повезло мне, — спокойно ответил взводный. — Эти вояки даже не заметили, как я ворвался. Слабаки какие-то.

Пулеметчик Загора сдернул с головы шапку, вытер ею вспотевшее лицо, с трудом перевел дыхание:

— Так ты, значит, хотел погибнуть? Поэтому и бросился до команды, да? Вот что значило твое: «Нет его!» Так, что ли?

— И не будет, запомни это, — сказал взводный. — Сегодня не получилось, но завтра получится наверняка, найдется пуля и для меня.

Пулеметчик вытаращил на него глаза, а потом вспыхнул гневом:

— А вот с этим ты немного подождешь! Что касается смерти, так пусть смерть придет, но придет так, как того требует война. Не тебе решать, когда надо вставать под пули. Это право командира, а не твое!

— Мое право бить врага так, как я смогу, — спокойно ответил взводный. — И этого права у меня никто не отнимет.

— Но у тебя нет никакого права нарушать приказ! — крикнул пулеметчик. — Кому это позволено, я тебя спрашиваю, делать такие вещи без приказа?

— Я сделал это сознательно, принял огонь на себя, а этого мне никто не запретит, — отрезал взводный.

— Ну, это мы еще увидим! Вставай и к командиру — шагом марш! Сейчас я командую!

Взводный Чутурило только кисло усмехнулся при виде взъерошенной фигуры пулеметчика Загоры, взял свой автомат и поднялся. Но, прежде чем пойти, он бросил презрительный взгляд на одного из убитых.

— Посмотри, — сказал он, — и у этого были усы. Ты только взгляни на эту паутину под носом. За такие усы я бы убивал.

Пулеметчик посмотрел в сторону лежавших. Усы у мертвого усташа были, по правде говоря, обыкновенными, и Загора не понимал, почему из-за таких усов надо кого-либо убивать.

— Э, да ты совсем дурак! — бросил он. — Что ты тут разглядываешь чужие усы да еще судишь-рядишь о них? Может быть, этот усташ тоже восхищался своими усами. В конце концов, это дело вкуса.

— Именно потому я и говорю, — пробормотал взводный. — Если он не знает цены этому украшению, то зачем отпускать усы? Это же не усы, а насмешка! Если ты не способен ухаживать за такой красотой, то и жить не надо. Усы — это красота, это самое что ни на есть замечательное у мужчины!

От этих слов пулеметчика Загору просто затрясло.

— Знаешь, — сказал он, — мне надоело слушать твои бредни об усах! Ты понимаешь, что и мне уже голову заморочил? Клянусь тебе, что с этих пор я всех усатых буду за километр обходить! Да это же чистое безумие! Когда же конец-то этому придет?!

— Да-да, — безвольно согласился взводный, — по-твоему, это безумие. Но разве безусые могут мыслить по-другому?

После этого замечания пулеметчик Загора просто онемел. Если взводный еще не сошел с ума, тогда он, Загора, сойдет. Нужно положить этому конец и направить взводного в соответствующее заведение. Действительно, дальше уже некуда.

— Пошли! — сказал Загора. — Идем к командиру, а то от тебя тошно становится! А когда образумишься, я тебя поспрашиваю кое о чем. Давай!

После этого оба вышли из здания вокзала и направились прямо к командиру Казимиру.

В этот день на долю взводного Чутурило выпало еще несколько испытаний. Он, собственно, никому не мог объяснить суть дела, а когда происшедшим заинтересовались даже высшие штабы, он вообще отказался говорить о своих усах. Все свелось к выяснению его проступка. Командование отряда ругало его за нарушение дисциплины, хотя и не оспаривало его храбрости и готовности к самопожертвованию; в штабе же бригады сказали, что право каждого бойца — бить неприятеля и что разумную инициативу во время боя необходимо всячески поощрять. В штабе бригады даже подготовили официальный приказ об объявлении ему благодарности, который надлежало прочесть перед всем строем. Под вечер взводный Чутурило вернулся в отряд в очень дурном расположении духа. Бойцы же смотрели на него с восхищением.

— Видишь, ты без усов стал в четыре раза храбрее! — сказали они. — Еще немного — и о тебе легенды начнут слагать!

Пулеметчик Загора подошел к нему, отозвал в сторону и прошептал так, чтобы больше никто не слышал:

— Только, браток, не дели этот свет на усатых и безусых, а то я и впрямь рассержусь. Ведь мы же серьезные люди, перед нами стоит задача огромной важности! Я думаю, ты меня понимаешь?

— Я тебя очень хорошо понимаю, — сказал взводный, скрипнув зубами. — И всех вас я хорошо понимаю, только вы меня никак не поймете. Неужели вы думаете, что меня интересуют ваши похвалы и ваши красивые слова? Меня это больше оскорбляет, чем радует, если хочешь знать. Мне кажется, вы все смеетесь надо мной, черт подери, еще больше унижаете.

— Да что за чертовщина, что с тобой?

— Что хочешь, то и думай, — мрачно произнес взводный. — Меня только интересует, как вы объясните мою завтрашнюю смерть. Не надейся, я не успокоюсь, пока пуля меня не найдет. Ничто меня не остановит. А вы можете рассказывать, какой я герой, это ваше дело. И пусть начальник санитарной службы будет доволен. Он, подлец, уверен, что сбривание усов — как раз то, что нужно для бойца. Ух, как бы я в него саданул, попадись он мне на мушку!

— Бог ты мой, с тобой спасу нет, — вздохнул пулеметчик. — Значит, продолжаешь безумствовать? Ну что ж, я тебе больше ничем не могу помочь.