Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)
Шрифт:
Ионов и Бондарев молча помахали рукой вслед отплывающим.
Чейс и Фокленд так же молча ответили им. Лица у них были хмурые, неприветливые. Они настороженно косились на команду, на паруса, на реку, на небо. Все у них вызывало подозрение. Ни во что они не верили в этой непонятной им стране. Не верили даже людям, преданным им, таким, как Ионов и Бондарев.
А с какими надеждами они шли на Астрахань!.. Сколько мучений перенес в калмыцкой степи Адам Фокленд! Тысячу раз он рисковал заболеть тифом, замерзнуть, умереть с голоду!.. А Чейс!.. Какой крюк ему пришлось сделать, чтобы попасть в Астрахань!..
И Фокленду и Чейсу в Порт-Петровске "астраханский поход" представлялся несколько в ином виде. Мастера "внутренних переворотов", они надеялись на то, что, как только доберутся до Астрахани, сразу создадут там "кулак" из астраханского казачества, местной буржуазии, меньшевиков, эсеров и... в два счета свергнут власть большевиков... Потом создадут коалиционное губернское правительство, королевский флот войдет в Волгу, двинутся в поход полки и дивизии Деникина и Колчака, а там... там начнется победный марш на Москву. Все у них было точно рассчитано и расписано. Но мартовский мятеж, на который они возлагали столько надежд, оказался разгромленным, а контрреволюция - обезглавленной!
Оставаться дольше в Астрахани было опасно, и они вынуждены были теперь на какой-то сомнительной посудине с залатанными парусами, с подозрительной командой из двух дезертиров и кулака-старика выбираться обратно в Дагестан.
Оба они чувствовали себя довольно скверно. Но Фокленд был все же в несколько лучшем положении. В Порт-Петровск он возвращался не с пустыми руками: вез важные агентурные сведения о большевистском подполье Дагестана, которыми снабдила его мадам Кауфман. Стоило это ему сто фунтов, но могло окупиться сторицей. Чейс об этом деле и понятия не имел: Фокленд умел хранить тайну. Ему нравился смысл старой русской пословицы: "Хлеб-соль - вместе, а табачок - врозь".
Третий день продолжалась переправа войск в город. Боронин не уходил с пристани. Много еще забот у него было по размещению колонны, по сдаче оружия приемочной комиссии Реввоенсовета.
Волга кипела в районе города. Буксиры, небольшие пассажирские пароходы, лодки, моторки непрерывно носились взад и вперед по реке. Проплывали караваны рыбниц и шаланд в низовье, на раскаты. Это рыбаки, пользуясь путиной, ехали промышлять рыбу чуть ли не из-под самого Черного Яра и Царицына.
Глядел Боронин на Волгу - и не мог наглядеться!
Впервые в Астрахани он был лет тридцать назад. Помнится: год был голодный, неурожайный. Отовсюду в Астрахань понаехало и пришло много народу. Все искали заработка, куска хлеба. Приходили целыми деревнями, пешком из Пензенской, Симбирской, Казанской, Саратовской, Рязанской, Уфимской, Вятской, Пермской и других губерний. Нанимались семьями на рыбные промыслы, в ватаги, шли в плотовые рабочие. Уходили на озеро Баскунчак добывать соль или батрачить на бахчах у татар.
Боронину тогда было восемнадцать лет, он был сильным парнем, и его к себе в артель взял старшой грузчиков Пахомыч. Вспоминалась Боронину Астрахань тех дней - с толпами измученных людей в пропотевших армяках и поддевках, с утра до ночи слонявшихся по пристаням в ожидании пароходов и барж, которые должны были увезти их в низовье; с нищими, босяками, пестрой толпой торгашей, лавочников, лоточников на Набережной и ближайших к ней улицах. Вспоминались ночлежки, питейные, кебабные, балаганы. Вспоминалась грязь астраханская, пыль астраханская, в особенности в летнюю пору, в жару, когда дышать нечем.
С первого дня пребывания в Астрахани Боронин полюбил портовую жизнь с боем склянок, вечной суматохой на пристанях, песнями матросов и грузчиков, грохотом вагонеток, криком коногонов и многоголосыми гудками пароходов.
Вспоминалась работа в артели у Пахомыча. Давно это было, а Боронин помнил каждого грузчика артели. Помнил не только имя, внешний облик, но и историю жизни каждого.
Разве мог он когда-нибудь забыть дядю Митрия? Старику было за шестьдесят. В артели он всегда становился на подъемку грузов. Другой поработает на такой работе день - неделю отлеживается. А дядя Митрий каждый день стоял на подъемке!.. Старик был весельчак и озорник. Как только ударят склянки на обед, он укроется в тень, разложит перед собой завтрак, вокруг старика сразу же располагается вся артель, и вскоре он уже рассказывает что-нибудь веселое, смешное, озорное, и все покатываются со смеху. Дядя Митрий долго был коробейником, исходил немало мест на свете и знал немало всяческих историй...
А вот Сазонов. Роста он был богатырского, силы необыкновенной. Не пил, не курил, не ругался, как другие грузчики. Глаза у него были большие, круглые, ясно-голубые. Усы - громадные, пушистые. Работал Сазонов неторопливо, вечно думку какую-то думал. За заработками не гнался, а что заработает - тратил на покупку книг. За ним следили, не раз вызывали в полицию, но уличить в "крамоле" не удавалось: он был умнее царских сыщиков. Сазонов мог взвалить на спину полный мешок мокрой соли - а это без малого пятнадцать пудов!
– и легко вынести его по отвесной железной лестнице из трюма на палубу.
Не забыть Ивана Маландина - хворого, чахоточного, с огромной, в детскую голову, грыжей в паху... Полгода надрывался Маландин на тяжелой работе в артели, мечтал накопить денег, уехать в деревню, купить коровенку... Как-то шел Маландин с тяжелой ношей по трапу, наступил на арбузную корку и разбился, ударившись головой о сваю... Прибежала жена с детьми, и сутки целые они голосили на пристани. Долго не мог забыть их крика.
Хорошо и ясно помнил Боронин жизнь порта тех дней. Все здесь кипело. Не зря Астрахань называли "золотым дном". Отовсюду приезжал народ сюда за заработками. Приезжали даже из Персии. Грузчики-персы работали от зари до зари. Работали они иначе, чем наши грузчики. И груз на спине носили иначе, на своих персидских "паланах"...
Вспомнил Иван Макарович Боронин, как когда-то сам грузил и разгружал пароходы на пристани, а теперь эта пристань была полна красноармейцев его полка и колонны. В разных городах он побывал, а пору своей молодости помнил и любил больше всего. Она была овеяна радостью труда, хотя и был этот труд тяжелый, изнурительный, каторжный.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В полдень шестнадцатого апреля на военном катере из Лагани в Астрахань прибыла семья Лещинского.
Оскар в это время был на прямом проводе, и встретить его жену Лидию Николаевну Мямлину и двух детей поехал Сергей Миронович. В невеселом настроении он ехал в порт. Дело было в том, что через день Оскар уезжал в Дагестан, а всякая такая поездка в тыл врага не лишена была опасностей.
Лидию Николаевну Киров хорошо знал по Пятигорску. Это была молодая, энергичная женщина, опытная подпольщица. Она окончила французскую Академию художеств, в Париже вышла замуж за Оскара.
Сергей Миронович привез ее с детьми к себе домой и отдал в их распоряжение всю свою квартиру. Вместе с ними было еще двое сирот, подобранных Лидией Николаевной в степи, и девушка лет двадцати, по имени Маня. В небольшом деревянном домике Кирова, стоявшем на одной из тихих улиц Астрахани, недалеко от Реввоенсовета, сразу стало людно и шумно.