Грозный год - 1919-й. Огни в бухте
Шрифт:
Киров долго и сосредоточенно смотрел на горловину Ковша.
– Неужели нельзя что-нибудь придумать такое… чтобы одним махом покончить с Ковшом?
– задумчиво произнес он.
– Землесосом долго засыпать.
– Что же тут придумаете, Сергей Миронович?
– ответил Богомолов, опершись двумя руками на трость.
– Видимо, надо засыпать.
– Жаль! Я бы поддержал любое смелое начинание.
– Мне помнится, - сказал Петрович, - это было давно, в начале работ на бухте, тому минуло, пожалуй, лет пятнадцать, геологи говорили, что основной нефтеносный пласт Биби-Эйбата как раз проходит под Ковшом.
– Мне это ясно и без геологов. Не может же нефтеносный пласт обрываться перед самым Ковшом? Несомненно, пласт проходит по дну моря, и как раз под Ковшом. Ты посмотри, как кучно собраны промыслы «старой площади» на одном уровне с Ковшом… Нет, нефтепромышленники совсем не были дураками!..
– сказал Киров.
– Предприимчивости у них хватало… и капиталу, пожалуй, было больше нашего, и энергии было достаточно, но вот раздоры, конкуренция - это и была палка в колеса. У нас же с вами не личные интересы, не интересы одного Павла Николаевича и не мои, Кирова, или Серебровского интересы. Здесь интересы всего нашего народа, всей страны. Интересы нашего настоящего и нашего будущего, а потому и другой подход ко всей бухтинской проблеме.
– Государственный подход, - сказал Богомолов.
– Так я вас понимаю?
– Вот именно, Павел Николаевич!
Киров и Петрович направились к землекопам, а Серебровский с Богомоловым - в северную часть бухты.
Серебровский осторожно вел под руку Богомолова по рытвинам и ухабам бухты. Вскоре они оба умаялись и шли неторопливо, часто останавливаясь и переводя дыхание. Серебровский Богомолову был симпатичен. Если бы у него сейчас спросили - чем, он вряд ли ответил бы. Но, видимо, и мягкостью характера, которая в нем угадывалась, и знанием дела, что в человеке он ценил выше всего. Ах, как ему хотелось быть зрячим и увидеть человека, который шел с ним рядом и мог так поэтично говорить о нефти, о бухте, о настоящем и будущем не только нефтяной промышленности Баку, но и всей страны.
– Скажите, Александр Павлович, вы случайно не инженер?
– Инженер, инженер-механик. Хотя по специальности мне почти что не пришлось работать, - с сожалением ответил Серебровский.
– Кончали в Петербурге?
– Начинал в Петербурге! В Технологическом. Но был арестован и выслан в Уфу.
– За что же?
– Богомолов остановился.
– Видимо, за революционную работу, - рассмеялся Серебровский.
– За что же тогда студентов высылали из столицы?
– Ах, вот оно что!
– Богомолов покачал головой и постучал тростью.
– И в каком это было году?
– Давно, в тысяча девятьсот втором. Тогда я был семнадцатилетним мальчишкой!
– Но революционную работу, догадываюсь, не бросили?
– Нет, зачем же… Наоборот, в Уфе я вступил в партию и всю свою жизнь связал с партией.
– Значит, вы в прошлом - профессиональный революционер?
– Да, так выходит, Павел Николаевич.
– И в тюрьмах сидели, наверное?
– К тому же - многократно. И в ссылке был. Работать ведь мне приходилось в разных городах, в разных условиях, куда пошлет партия.
– Например?
– Ну, Москва, Иваново-Вознесенск, Николаев, Одесса, Уфа и даже Баку.
– И даже Баку?
– Да, Баку, это было в девятьсот пятом году. Работал я тогда в Балахано-Сабунчинском районе. Но после августовской стачки вернулся в Петербург. О продолжении учения, Павел Николаевич, конечно, не могло быть и речи. Работал на Путиловском заводе. От завода потом был избран членом Исполкома Совета рабочих депутатов.
Серебровский поймал себя на мысли, что вопросы Богомолова как-то удивительно располагают его к откровенности. Может быть, потому, что они коллеги, оба инженеры? Нет, видимо, просто хорошо расположены друг к другу. В Богомолове есть что-то романтическое и загадочное. Возможно, что такое же чувство и он вызывает у него? Наверное, уж азнефтинские инженеры рассказали о нем всякие небылицы.
– А дальше как у вас сложилась судьба?
– Богомолов двинулся вперед, нащупывая себе тростью дорогу, но Серебровский взял его под руку.
– Снова сидел в тюрьме, Павел Николаевич. Потом перевозил для нужд революции оружие из Финляндии. Но в конце девятьсот восьмого года вынужден был уехать за границу: боялся нового ареста и ссылки. На первое время поселился в Париже. Здесь мне довелось некоторое время работать с Лениным.
– С самим-самим Лениным? Владимиром Ильичем?
– Да, с Владимиром Ильичем… Впервые я с ним встретился в Петербурге… По настоянию Владимира Ильича потом я из Парижа переехал в Брюссель, поступил в Высшее техническое училище. Помню, он говорил, что, когда будет свергнуто самодержавие, рабочему классу понадобится своя техническая интеллигенция, и советовал мне не терять времени - учиться. Со званием инженера-механика я через несколько лет и вернулся нелегально в Россию.
– А дальше, дальше? Как же вы попали обратно в Баку?
– Это случилось не сразу. Была война, революция, годы гражданской войны, служба на Украинском и Южном фронтах и лишь потом - Баку.
– Послал вас сюда Ленин? Как и Кирова?
– Вы угадали, Павел Николаевич.
– Он далеко у вас видит, ох, и далеко!
– Богомолов усмехнулся.
– Кто бы мог еще несколько месяцев тому назад даже подумать, что на бухте я попаду в окружение таких старых революционеров, как вы, Киров, Петрович? Чудеса и только!
– Не рады?
Богомолов отшутился:
– Радоваться, конечно, еще рановато. Поработаем, а там будет видно.
Они оба рассмеялись и пошли уже более энергичным шагом.
– Мне кажется, Павел Николаевич, вам бы хорошо иметь… (Серебровский хотел сказать: «поводыря», но не решился) человека - нет, не взрослого, лучше мальчика, помощью которого вы могли бы воспользоваться в любую минуту - пойти или поехать куда…
– Да, это мне бы очень помогло. А то усидеть в конторке мне будет трудно. Спасибо.
4
А в это время у Приморского бульвара, в третьеразрядном кабаке «Париж Востока», ели, пили, предавались бесшабашному веселью.
Пианистка, откинувшись на спинку плетеного кресла, играла на дребезжащем рояле, а Черт, хозяин кабака, буйствовал на скрипке; в поту, хмельной и веселый, он играл и пел куплеты «на злобу дня».
За столами моряки и грузчики, портовые дельцы и жулики звенели стаканами, притопывали ногами, ругались, играли в кости, перемигивались с девицами.