Грозный год - 1919-й. Огни в бухте
Шрифт:
– Они уже здесь, барин… - изумилась Матрена Савельевна.
– Здравствуйте, господин Богомолов!
– Голос незнакомца несколько дрожал от волнения.
– Вы, кажется, работали? Я вам помешал?
– Ничего, ничего!
– Богомолов скрестил руки на исписанных листах.
– С кем имею честь разговаривать? Садитесь.
– Как вам сказать… - замялся незнакомец.
Матрена Савельевна вышла, прикрыла дверь, но не уходила из коридора: гость-то уж очень был ей не по душе.
– Как вам сказать… Назовусь хотя бы… ну… Иван Иванычем или Неизвестным. Так лучше. Вы никогда не узнаете, кто я, да это, пожалуй, никакого отношения к делу не имеет.
– Какие странности!
– добродушно усмехнулся Павел Николаевич, взял со стола четки и начал их перебирать в руке. Но тут же зажал четки в кулак и стал напряженно сосредоточенным.
– Надеюсь, нас никто не слышит?
– учтиво спросил Неизвестный.
– У меня в доме не подслушивают. Не принято. У вас что - государственная тайна?
– Да нет же!
– Вы ко мне, собственно, по какому делу?
Неизвестный сел к столу.
– Я буду краток. Возможно, даже очень краток. Вы меня поймете с полуслова… Из авторитетных источников нам стало известно, что вы взялись руководить засыпкой бухты. Или, вернее, уже руководите. Кстати, вы работаете над новым проектом? До сих пор вы не признавали никаких партий, всех называли «политиками». Как же теперь судить о ваших отношениях с большевиками?
– Это интервью? Вы журналист? Разве о бухте уже есть решение Москвы?
– поставив локти на стол, спросил Богомолов.
– Вчера приходил инженер, прислали его в помощники… - Он осекся и замолчал.
Неизвестный тяжело дышал.
– Мы не желаем, чтобы вы тревожили бухту!
– вдруг крикнул он слепому инженеру.
– Не же-ла-ем!
– Ах, вот оно что!
– Богомолов мгновенно все понял.
Неизвестный зашелестел бумагой. Он трогал разбросанные на столе исписанные страницы, и тут Богомолов впервые за эти два года особенно остро ощутил весь ужас своего положения. Он не слышал слов этого Ивана Иваныча, хотя тот что-то возбужденно говорил и, как казалось по интонации, доказывал, грозил и уговаривал.
– Кто вы такой? Чье поручение вы исполняете?
– Все это вместе взятое и именуется политикой, от которой вы бежите, как от черта!
Богомолов попробовал было представить себе выражение лица неизвестного ему человека. Как жаль, что дома не было Лиды. Он разыскал бы его потом хоть на краю света…
– Ничего не понимаю. Абсолютно не разбираюсь в политических интригах. И никакие намеки на что-то и где-то до меня не доходят.
– Наш орден, состоящий из людей почтенных, не позволит вам работать в бухте. Мы никогда не примиримся с тем, чтобы этот ценнейший нефтяной участок разрабатывали варвары.
«Опять они преследуют меня. Опять заговоры и всякая пинкертоновщина…» Богомолов нетерпеливо встал, открыл окно. Ветер с моря ворвался в комнату. Кругом все зашелестело. Он подошел к стенным часам, открыл дверцу, потрогал стрелки, по их расположению определил время. Лида должна была скоро вернуться из студии. И, немного успокоившись, снова сел в кресло. Ему все хотелось как-нибудь задержать гостя…
Но гость, угадав его намерение, встал.
– Я почти кончил, господин Богомолов. Зная ваш характер, догадываюсь, что вас все это не устраивает. Я, по-моему, прав? Несомненно. Предлагаем вам более выгодную сделку. За это мы вам будем платить сто миллиардов в месяц. Вы должны будете работать по старому проекту. По немецкому проекту! Вы хорошо знали Людвига Гюнтера, автора проекта. Он жив, здоров, беспокоится за судьбу бухты. О бухте беспокоятся Нобель и Манташев. «Пылающее сердце» с этого дня становится опекуном бухты. Учтите это. Мы богаты. Можем платить марками, фунтами, долларами. Нити от нас идут во все концы, во все столицы мира. Слушайте меня внимательно. Мы от вас требуем одного: работайте по старому проекту. По этому проекту бухта может быть засыпана в пятнадцать - двадцать лет. А за это время… Вы меня понимаете? За это время произойдут десять переворотов, и бухта попадет в наши руки. Еще два слова. Вы, конечно, нуждаетесь, наша касса совершенно упустила вас из виду… Вот тут небольшая сумма. Это вам хотя бы за выслугу лет на бухте… Мы всем старым инженерам платим. На всех промыслах и нефтеперегонных заводах. Деньги не мои, берите их смело.
– Он положил перед Богомоловым десять пачек.
– Здесь сто миллиардов. Это на месяц.
– Так дешево? Они, владыки мира, - и эти гроши!
Неизвестный был смущен.
– Мы вам потом прибавим. Вы будете работать или по старому, немецкому проекту, или совсем оставите бухту в покое. Ни один геолог, от самого главного до последнего промыслового, не раскроет бухтинской тайны. За них я ручаюсь, это интеллигентные люди, и на службу к большевикам они не пойдут. Если вам будет трудно работать по старому проекту, сошлитесь на свою слепоту и не работайте совсем.
Богомолов вскочил с кресла, вместе с листами исписанной бумаги смахнул деньги со стола.
– Купить меня хотите?
– крикнул он и весь задрожал от гнева.
– Кто вы? Что это за «Пылающее сердце»? Кто вас послал ко мне? Кто может мне приказывать?
– Ах так… Значит, с вами все… кончено?
– Со мною ничего не было и начато. Я инженер, и только инженер!
– Запомните, - невозмутимо спокойно произнес Неизвестный.
– Вы или работаете по старому, немецкому проекту, или совсем не работаете. Учтите: мы все видим и все знаем.
– Он подобрал деньги с пола.
– Грозить мне?.. Я русский человек и буду работать по моему - да, да, по моему, русскому проекту! А вы… лизоблюды этого авантюриста… казнокрада и подобной ему сволочи, вон из моего дома!
– Рука его стала шарить по столу и, нащупав массивное пресс-папье, остановилась.
– Я здесь, барин, - раздался голос Матрены Савельевны.
– Вы скоро забыли тюрьму. Вам мало этого!
– Неизвестный вышел, хлопнув дверью.
Слова эти были подобны камню, брошенному в Богомолова. Он снова весь задрожал от гнева.
Вечер был испорчен. Он понял, что работать и сегодня ему не удастся, что он зря будет мучить себя, и ушел на балкон.
Матрена Савельевна вернулась в комнату.
– Ах и ругал же он меня, барин!
Богомолов молчал.
Старуха на цыпочках вышла из комнаты.
Через улицу на крыше соседнего дома, на одном уровне с балконом Богомолова, женщины на ночь стелили ковры. Плакали дети.
Он ушел в комнату, лег на оттоманку.
Размышляя о происшедшем, он понял, что за эту неделю он уже вышел из состояния покоя, в котором пребывал эти полтора года, что за ним даже следят, его будущая работа кому-то уже приходится не по душе.
Нет, он ничего не забыл.
Это случилось в позапрошлом году, в первые дни советизации Азербайджана. Богомолов был арестован вместе с группой инженеров-нефтяников и арендаторов бухты, подозреваемых в разрушении оборудования на промыслах и обводнении богатейших нефтеносных пластов.
Поводом для ареста Богомолова послужили наговоры этой же арестованной группы инженеров-нефтяников, некоторых управляющих промыслами «старой площади» Биби-Эйбата, а также арендаторов бухты - друзей Людвига Гюнтера. Они на это пошли из боязни, что Богомолов, человек труда и, по их мнению, нетвердых политических убеждений, согласится служить большевикам и докончит засыпку бухты.
Ожидая со дня на день переворота, враги арестом Богомолова хотели прежде всего вызвать в нем такую же ненависть к большевикам, какая была у них самих, а изоляцией его от внешнего мира предать забвению «бухтинскую проблему». Этим путем они надеялись сохранить в целости богатейший нефтяной участок для арендаторов, бакинских нефтепромышленников. Ну, а Людвиг, или Гюнтер-старший, думал о сохранении нетронутых площадей, но только уже для будущей немецкой колонии на Кавказе. Это подтверждалось следующим фактом: когда в сентябре 1918 года в Баку вошла турецкая армия, вместе с турками прибыла большая группа немецких «ученых» и колонизаторов; в числе других немцев был и Гюнтер-старший, уехавший в Турцию в 1917 году. Однажды с группой офицеров и каких-то немецких дельцов он приехал на бухту. Туда вызвали Богомолова. Гюнтер представил его своей компании и предложил ему (вернее, приказал!) продолжать работы по засыпке бухты, всерьез думая о будущей немецкой колонии.