Грозный год - 1919-й. Огни в бухте

Холопов Георгий Константинович

Так как Богомолов никакого отношения ни к разрушению оборудования на промыслах, ни к обводнению нефтеносных пластов не имел, то на предварительном же следствии дело о нем было прекращено и он был освобожден из-под ареста.

Но враги его все же своего достигли, если не прямым, то косвенным путем…

На Богомолова так удручающе подействовали арест и две недели, проведенные среди врагов и злобствующих специалистов, что, вернувшись домой, он слег в постель. У него началось воспаление нервной ткани глаз. Болезнь быстро прогрессировала, и к августу он ослеп на левый глаз, а потом постепенно начал слепнуть на правый.

Близились октябрьские торжества. Из Баку в подарок московским рабочим готовили эшелон рыбы и фруктов, и Богомолов, устроившись через начальника станции комендантом поезда, поехал в Москву.

После двухмесячного лечения (навсегда ему запомнилось это утро 5 января) он встал и… не увидел света.

В Баку Богомолов возвратился с поводырем. В городе о нем стали говорить как о мученике, его жалели, к нему приходили с соболезнованиями старухи, попы, торговцы, гимназисты - и тогда он переехал в Крепость, закрыл двери своей новой квартиры для друзей и недругов. И вскоре о нем забыли: другие события становились злобой дня.

2

Ночью из Астрахани прибыли еще три парохода с беженцами. Киров вместе с Серебровским встречал этих людей, гонимых голодом с Поволжья.

Пламя факелов трепетало на ветру. Из мрачных трюмов выходили тысячи людей, измученных долгой дорогой, качкой, бессонными ночами, и пристань гудела от разноплеменного говора, от плача детей, от грохота вагонеток.

Сергей Миронович переходил с парохода на пароход. Его окружали тесным кольцом босые, в лаптях, в одних портянках, в пропотелых полушубках, шинелях и армяках казанские татары, чуваши, мордвины, казачья беднота. Слушали Кирова внимательно, многие его знали по Астрахани. Потом взбирались на ящики и корзины, на паровой кран, на капитанский мостик и, перебивая друг друга, забрасывали вопросами о работе, питании, жилище, и сквозь гул голосов Киров отвечал беженцам, успокаивал их, говорил, что бакинский пролетариат сделает все возможное для помощи.

Среди приезжих попадались бойцы героической 11-й армии. К ним Киров был особенно внимателен.

На пристани стояли походные кухни с горячей пшенной кашей. Члены бакинского Совета распределяли среди беженцев ордера на квартиры. Серебровский со своими помощниками тут же вербовал на бухту и на «Солдатский базар» желающих работать. Было много больных. Санитары на фаэтонах и машинах развозили их по больницам.

В четвертом часу утра пристань угомонилась, и Киров поехал домой.

Машина плавно шла по берегу, мимо пустынных пристаней и улиц, и потревоженные голуби, хлопая крыльями, поднимались на крыши и карнизы окон.

Горизонт на востоке полыхал заревом. Было уже светло, и дворники тушили фонари.

У самого берега со стоном кружились чайки, ныряя в волны. Где-то шел караван верблюдов, и далекий колокольный перезвон звал в степь и пустыню.

Приоткрыв глаза и оглядевшись, Сергей Миронович нетерпеливо расстегнул ворот рубахи, вздохнул:

–  В такую рань хорошо бы по лесу побродить. Где-нибудь у реки или озера… Травинка не шелохнется…

–  Надо бы пострелять, Сергей Мироныч, съездить куда-нибудь, - сказал шофер.

–  Вот выберем свободный денек, поедем за утками.

–  Все обещаете! Дни приходят и уходят, так и ружья заржавеют.

–  Поедем бродить… Мы уж побродим…

Сон опять одолел Кирова, и он замолк. Тигран искоса посмотрел на Сергея Мироновича и понял, что он очень и очень устал, - с ним никогда ничего подобного не бывало. И он укоризненно сказал:

–  Люди по ночам спят, а вы все ездите и ездите…

Киров сквозь дремоту ответил:

–  Беженцев видел?.. Тысячи их… без крова… голодные… Нет, спать в такое время никак нельзя…

Перед глазами, занесенная снегом и в сугробах, вставала Астрахань совсем недавних дней. Мелькали предместья с низенькими бревенчатыми домами, рыбачьи поселки, мерцающие огоньки на пригорках. Тянулись волжские берега и осевшая на них отступающая армия и беженцы с Кавказа. Слышался грохот пушек, двуколок, походных кухонь, тревожные сирены на кораблях флотилии, церковный перезвон, храп коней, топот отрядов, идущих то на отдых, то - в бой; брань и стоны тифозных и раненых, приглушенное рыдание матерей и крики детей: «Хлеба!..» Виделись, словно наяву, озаренные пламенем лица бойцов, склонившихся над кострами; дроги с мертвецами; братские могилы… Вспомнились заговоры, белогвардейские мятежи, расстрелы, митинги на фабриках, в судоремонтных мастерских, в армии, в ревкоме; вспоминались друзья и враги…

Машина прошла мимо утопающих в цветах могил двадцати шести бакинских комиссаров и остановилась у углового дома.

Киров позвонил.

Парадную дверь открыла Мария Львовна.

–  Наконец-то приехали, полуночники, - сказала она, кутаясь в шаль.

Киров взял жену под руку, и они стали подниматься по лестнице.

Шофер остался внизу, принявшись за осмотр мотора.

Из окна вскоре раздалось:

–  Тигран, чай пить!

–  Я поеду в гараж, Сергей Мироныч. Спасибо!

–  Есть виноград и пироги. Давай, давай!

Возражать было бесполезно. Тигран поднялся наверх. Умылся. Зашел в столовую…

В какой бы час ночи Киров ни приезжал домой, его всегда ждала горячая пища. Сегодня было жаркое. Стол был уже накрыт. Сели ужинать. Компанию составила и Мария Львовна.

Сергей Миронович ел без аппетита. Сказывалась утомленность. Но только ли утомленность?

–  Нет, не буду есть… не могу… - сказал он, отодвигая от себя тарелку.

–  Может, мясо жирное?
– спросила Мария Львовна, вставая.
– Я переменю.

–  Нет, Мария, не надо.
– Киров усадил жену на место.
– Если бы ты была на пристани… видела бы голодающих с Поволжья…

Тигран смутился, положил вилку на тарелку.

–  А ты ешь, - сказал Киров.
– Тебе надо есть… Сегодня нам предстоит большая поездка…

Тигран взял вилку, сказал нерешительно:

–  А вам бы хорошо, Сергей Мироныч, винца выпить. Так, чуточку - рюмочку, для аппетита…

В это время зазвонил телефон.

Киров вошел в кабинет. Прикрыл дверь. Взял трубку.