Грозный год - 1919-й. Огни в бухте
Шрифт:
Алексей был студентом. Выслали его на поселение из столицы за революционную деятельность. Деревня, в которой ему предстояло жить долгие годы, была глухая, хотя и богатая: находилась далеко от Астрахани и славилась разбойным нравом жителей - казаков и калмыков.
Когда Анастасия Павловна вышла замуж за Алексея, они своими руками слепили себе крохотный глинобитный домик из одной комнаты и кухни, оградили двор камышовым плетнем. Домик стоял на самом берегу Волги. Вдоль берега тянулись низкорослые и ширококронные кудрявые ветлы, под тенью которых хорошо было скрываться в знойный день. Они любили сидеть под ветлой, смотреть в безоблачное небо и вслух мечтать о будущем или молча наблюдать за боем коршунов, которые сотнями кружили над рекой в районе тони и в глубине низкорослого леса, над заросшим осокой ильменем, где с весны, после спада воды, оставалось много рыбной молоди…
Через три года Алексей выхлопотал себе право на жительство в Астрахани, и они переехали в город. Многому она научилась за это время у мужа, и главное - пониманию жизни, смысла борьбы за счастье людей на земле. Она вступила в партию и вместе с Алексеем работала для торжества народного дела. Любое поручение она выполняла с радостью, счастливая тем доверием, какое ей оказывают старые члены партии. Она печатала листовки, писала тексты для них, долгое время работала связной. Марксистских кружков в ту пору в Астрахани насчитывалось более пятнадцати: на заводе Митрофанова, на заводе «Братья Нобель», на Эллинге, на Форпосте… Она доставала для членов этих кружков литературу, большевистские газеты, сама руководила занятиями. А в осеннюю и весеннюю пору, когда на промыслах шла путина и туда со всех концов России съезжались десятки тысяч голодного и нищего люда, уезжала как пропагандистка… Так было до самого кануна революции.
Ныне у нее, председателя губкома партии, была огромная работа, непочатый край всяческих дел. Она многому радовалась в жизни. Не хватало ей только Алексея, его ясной головы и его любви. Она никак не могла примириться с его смертью. Иногда ей казалось: вот откроется дверь, войдет Алеша. Иногда она вдруг начинала его искать на улице, в толпе прохожих.
Снова где-то вдалеке раздались звуки духового оркестра, и Федорова встрепенулась.
– Мама!
– позвала она.
Мать зажгла свет.
– Что случилось? Почему ты в пальто?
– тревожно спросила она.
Хотела сказать, что собралась на митинг, но раздумала.
– Пора идти за Олегом. Скоро закроют детский сад.
Мать сердито прикрикнула на нее:
– Ты с ума сошла! Сейчас же разденься! Я сама схожу за Олегом.
Больная покорно разделась и легла под одеяло.
А в это время в зале Труда шел митинг. Зал был битком набит людьми. Толпились в проходах, сидели на подоконниках. Многие стояли в коридоре. Оркестранты сидели позади президиума - для них в зале не было места - и исполняли «Интернационал» после каждого выступления. Выступающих было много. Каждому хотелось выразить свою радость по случаю революции в Венгрии. Многие из военнопленных венгров хорошо говорили по-русски. Иные выступали с речами на родном языке, но их тоже прекрасно понимали.
На трибуну вышел Киров. Зал встретил его аплодисментами. Доклады о положении на фронтах гражданской войны, по международным и внутренним вопросам, как правило, Киров делал через каждые две недели. Таким образом он держал в курсе важнейших событий весь партийный и беспартийный актив города.
– Товарищи!
– произнес Киров.
– Когда вы слушали краткие телеграммы о тех событиях, которые развиваются в Венгрии, когда вы слушали приветственные речи наших товарищей и братьев по оружию, мне хотелось крикнуть вам, слышите ли вы треск разрушающегося буржуазного мира, мне хотелось спросить, видите ли вы ту необъятную пропасть, над которой стоят буржуазные государства… - Киров сделал паузу.
– Для нас, коммунистов, то, что совершилось сейчас в Венгрии, было только вопросом времени, и мне хотелось подчеркнуть это для наших братьев, бывших военнопленных. Вы помните, товарищи, что еще сравнительно недавно, когда вас, закованных в оковы империализма, гнали на братоубийственную бойню, мы еще в то время говорили, насколько имели к тому возможность, что буржуазный мир, затягивая кровопролитную войну, захлебнется в крови этой бойни. Вы, сбросившие сейчас оковы империализма, идущие под знаменем революционного социализма, на основе всего своего опыта, всех своих переживаний последних лет, должны были если не вполне осознать, то во всяком случае почувствовать, что все те горести и несчастья, все огромные разрушения, которые буржуазный мир произвел на протяжении длинных четырех лет, что все это ни в коем случае не может пройти без наказания для буржуазного строя.
Еще четыре года назад партия коммунистов говорила о том, что буржуазный мир неизбежно захлебнется в море человеческой крови, которая по его вине проливается. Мы тогда еще говорили, что это страшное состязание двух буржуазных коалиций ни в коем случае не может привести к окончательной победе той или другой стороны. Перед нами вырисовывалась только одна грядущая победа тех, кто, ослепленный буржуазией, шел на страшное кровопролитие, в которое ввергнул капитализм все страны мира.
Мы тогда говорили, что иного выхода из тех страданий, которые выпали на долю всех непосредственно захваченных войной, нет. Был только единственный выход - это революция трудящихся. Для нас, коммунистов, не подлежало ни малейшему сомнению, что вся эта страшная братоубийственная война является не чем иным, как предсмертными судорогами буржуазного строя. И весь вопрос заключался для нас в том, успеем ли мы до окончания войны сбросить буржуазные оковы и зажечь огонь пролетарской борьбы…
Приветствуя победу социалистической революции в Венгрии, Киров говорил о всепобеждающих идеях коммунизма, о задачах, стоящих перед пролетариатом в борьбе с объединенными силами империализма, о победах и временных поражениях в этой борьбе, за которыми последует торжество социалистической революции.
Он умел вглядываться в будущее, видеть то, ради чего все делалось, а потому жизнь в его речах представала перед каждым слушателем прекрасной, романтичной, наполненной большим смыслом. Не в этом ли был секрет его речей? Не в этом ли была скрыта пружинка, которую многие пытались найти?..
– К нам будут примыкать все новые и новые силы, и близок час, когда мы пойдем вперед, имея в своих рядах представителей уже нескольких народов, - звенел в многолюдном зале голос Кирова.
– Нам необходимо объединиться с нашими новыми союзниками, которые не за страх, а за совесть пойдут с нами рука об руку. Пусть и они чувствуют, что нам нужно не только пополнить свои ряды, но нужно слить воедино наши сердца и души, и пусть отныне, с момента возникновения советской власти в Венгрии, Советская Венгрия и Советская Россия будут представлять собою единое тело трудящихся, в котором будет биться единое пролетарское сердце!..
Киров выбросил вперед сжатые в кулаки крепкие руки, перегнулся через трибуну, отчетливым, чеканным голосом произнес на весь зал:
– Итак, товарищи, да здравствует единение русских коммунистов с коммунистами венгерскими, и пусть этот новый союз явится новым залогом к тому, чтобы он на деле осуществил величайший лозунг, провозглашенный нами: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
В первых числах апреля в Астрахани наступили теплые, солнечные дни. Потекло с крыш, загремели водосточные трубы, стремительно, на глазах, стали таять почерневшие от копоти снежные сугробы, зажурчали бесчисленные ручейки.
Потом по улицам понеслись потоки воды, целые реки, смывая в своем стремительном беге и снег и мусор. Грязь затопила улицы Астрахани, по иным невозможно было ни пройти, ни проехать, а в районе Бакалды, на Бакалдинских улицах, дома стояли отрезанные друг от друга, как островки.
В разгаре был ледоход на Волге. Вниз по реке неслись огромные льдины, с грохотом налетая друг на друга. Ускорению ледохода во многом помог ледокол «Каспий». Прорубив проход в море, он теперь шел вверх по Волге, кроша ледяные поля.