Грозный год - 1919-й. Огни в бухте
Шрифт:
А злодей-капитан, из-за паруса наблюдая за его удаляющейся фигурой, сказал своим пассажирам:
– Прошу, товарищи, не торопясь, по одному, спуститься в трюм. Надеюсь, что нам незачем никуда заезжать, наш путь лежит прямо в Астрахань.
– Браво, капитан, - сказал Серго, спускаясь в трюм.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
С ног до головы покрытый пылью, в пропотевшей до последней нитки рубахе, готовый свалиться от усталости с коня, Боронин после боя приехал в штаб дивизии.
Там уже во всех подробностях знали о сегодняшней победе на левом фланге. Все с нетерпением ждали комдива. Палатка его была раскинута, края ее приподняты для вентиляции, посреди стоял накрытый к обеду стол. В углу палатки было свалено чуть ли не полвоза свежескошенного сена, которое, по-видимому, служило постелью комдиву.
Но Боронин прежде всего попросил устроить ему «ванну». В палатку притащили корыто, налили туда четыре ведра холодной колодезной воды, и он, сбросив все с себя, полез в «ванну».
– Не дело делаешь, Иван Макарович, - сказал начальник штаба.
– Так и воспаление можно схватить. Вода - что лед.
– Глупости говоришь. После бани катаются на снегу, в прорубь лезут - и то ничего…
Разложив бумаги на коленях, начштаба стал делать доклад.
– 38-й и 39-й полки отдохнули, ждут приказания. Из Астрахани прибыла маршевая рота. На днях Киров обещает прислать пехотный полк вновь формируемой 34-й дивизии. Прибыло двадцать две телеги сена, двадцать пудов хлеба, пятьсот снарядов, пятьдесят тысяч патронов. Есть и неприятные вести - пять человек убежало, в том числе и твой Прохор…
– Прохор?!
– Да, твой знаменитый Прохор.
– Куда его черт понес?
– Искали - пока не нашли. Остальные - на переднем крае. Пошли пехотинцами. Видимо, придется наказывать народ, Иван Макарович, а то в штабе не останется ни одного человека.
– Как правый фланг?
– Дела там идут хорошо, выстояли. Не пришлось даже вводить резервы. Особенно хорошо дрался Коммунистический отряд, да и Командные курсы не подкачали. Зо-ло-той народ!
– зачмокал от удовольствия начштаба.
– На их участке деникинцы бросили до полка пехоты, два эскадрона конницы и две батареи…
– Сам-то был там?
– Был, Иван Макарович. Прорыв, казалось, был неминуем, но случилось чудо.
– У тебя все чудо и чудеса!
– рассмеялся Боронин.
– Будь добр, позови Семена, побриться хочу.
Начальник штаба вышел из палатки и вскоре вернулся с Семеном. Тот раскрыл чемоданчик, разложил на полу свой нехитрый инструмент, взбил мыльную пену в солдатском котелке и стал намыливать лицо комдива.
– Ну, рассказывай про чудо, - попросил Боронин.
– На участке коммунаров, вот здесь, - начштаба показал на карте, - прорыв казался неминуемым. Половина отряда и фланговые пулеметы выбыли из строя в первый же час боя. В других выкипела вся вода в кожухах, а сменить было некогда. Командные курсы, хотя им тоже тяжело приходилось, подбросили на помощь своих бойцов, прислали пулемет. Это, конечно, помогло, но положение оставалось критическим. Выручил командир батареи Корнеев. Он снял пушки с огневых позиций и, минуя окопы, развернулся почти под носом у кадетов и ударил картечью, подпустив их саженей на сто…
– Как сейчас дела?
– Все атаки отбиты. Взяты пленные. При мне две пушки у Корнеева были разбиты, а две еще стреляли. Расчеты побиты, много раненых. Если Корнеев останется в живых - будет чудо.
– Так и чудо?
– Чудо, Иван Макарович…
Боронин с Петькой Сидорчуком скакали на участок обороны Коммунистического отряда и Командных курсов. Они легко пронеслись первые шесть верст по каменистой и гулкой земле, потом поехали шагом. Начались барханные пески.
У границы барханных песков толпился народ. Здесь было нечто вроде перевалочного пункта. В ряд стояли телеги, фургоны, грузовые машины, дожидаясь разгрузки. Возле фургонов, водовозных бочек сидели и лежали раненые полевого околотка.
Несколько поодаль отдыхала маршевая рота, только что прибывшая из Астрахани. Бойцы щелкали затворами новеньких винтовок, пересчитывали патроны, делили наперстком махорку. К маршевикам присоединилась группа красноармейцев из околотка. Это были легко раненные во вчерашнем бою добровольцы из тыла дивизии; сегодня они вновь шли на передовые позиции.
Боронин спешился, подошел к маршевикам, постоял позади, послушал, что говорит их молодой взъерошенный политком.
– По какому поводу речь держит?
– спросил Боронин рядом стоящего красноармейца.
Тот вобрал голову в плечи, смущенно сказал:
– Ребята получили провиант, и вроде как бы не дали сахару. Вот товарищ комиссар и объясняет, почему это получилось.
Боронин снова прислушался.
– Я солдат и говорю с вами как солдат с солдатами, - сказал комиссар, резким движением кулака рубя воздух.
– Сахару нет и не будет в ближайшее время!.. Не будет и хлеба!.. Не будет и глотка воды - впереди степь, ни одного колодца! Ничего не будет, товарищи, а воевать придется! За землю, за волю, за лучшую долю! Придется гнать деникинцев, рубить их в песках!
Закончив свою короткую, но горячую речь, комиссар выхватил шашку из ножен и крикнул:
– Смерть Деникину! Даешь Кавказ!
Маршевики повскакали с песка, забыв и про махорку и про патроны. Подняв винтовки, они клялись отомстить кадету.
Взволнованный всем происшедшим, Боронин отодвинул впереди стоящего красноармейца, прошел в середину круга:
– Товарищ комиссар сказал вам правду. Ничего сейчас нет, а воевать будем! Это так, товарищи бойцы.
– Положив руку на эфес шашки, Боронин посмотрел вокруг себя.
– Нам, старым солдатам, не такое еще пришлось пережить… Есть ли среди вас старые солдаты? Кто немца бил или воевал в японскую?
В задних рядах поднялась рука:
– Есть, товарищ комдив! Солдат Зубцовского полка Степан Скворцов!
– Еще кто?
Поднялась вторая рука:
– Солдат Апшеронского полка Семен Еропкин!
– Еще?..
Справа раздался тихий, приглушенный голос:
– И я, товарищ комдив…
– Прохор?!
– Так точно, товарищ комдив.
Хозяин конного парка штаба дивизии Прохор был человеком суетливым, работящим и хозяйственным, с характерной привычкой, по которой его можно было признать за версту: любил старик размахивать руками, шел ли он по улице или же ругался с ездовыми. В дивизии Прохора недолюбливали за излишнюю суетливость, но считались, как с личным другом комдива, к которому он имел свободный доступ и с которым, как говорили злые языки, на досуге и в «козла» играл, и чаек попивал из самовара.