Грозный год - 1919-й. Огни в бухте
Шрифт:
– А меня в ногу резанул осколок, - сказал Корней Ильин…
Под окном раздался оглушительный выстрел.
Покачав головой, Петр Никодимов подошел к окну, лег на подоконник.
– Деда, а дед!
– крикнул он.
– Скоро ты перестанешь народ пугать?
– Это наш сторож стреляет, - пояснил Василию Илья Аврамин.
– Из берданочки! Англичан, значит, увидел.
Дед внизу прокричал:
– Везет, собака, «французские булочки». Убить может! Тикайте из палат!
Василий отбросил одеяло, взял костыли и подошел к окну. Внизу шумел с берданкой в руке бородатый и суматошный дед в длинном армяке.
Выстрел прозвучал как сигнал. Со всех концов госпитального двора стали сбегаться больные и раненые с винтовками в руках: кто в накинутой на плечи шинели, кто в одном нижнем белье. Все с напряжением смотрели вверх.
Но англичан что-то не было видно. Их или не было совсем, или они летели на большой высоте со стороны солнца.
Многие уже стали расходиться со двора, ругая деда за ложную тревогу, как вдруг отчетливо послышалось гудение вражеских самолетов. Снова все задрали головы кверху и на этот раз увидели англичан: на город летели три самолета. Один из них, средний, - двухмоторный.
Самолеты сделали круг над городом. Убедившись, что им не грозит опасность со стороны нашей авиации, они пошли на снижение и стали выбрасывать пачки листовок.
– Где же Щекин?
– закричали во дворе.
Дед снова прицелился и выстрелил по самолетам.
Его поддержали залпом больные и раненые, ударили крепостные пушки, потом начали стрелять с кораблей военной флотилии, с плавучих баз, и весь город загрохотал выстрелами.
Но Щекин уже летел навстречу англичанам, оставляя за своим тарахтящим «ньюпором» пушистый хвост черного дыма. Вот он приблизился к ним на расстояние выстрела. Одномоторные самолеты отвалили в сторону, а двухмоторный нырнул и пронесся над самыми крышами. Но Щекин успел нагнать его и прострочить по хвосту длинной очередью.
На Щекина бросились одномоторные самолеты и завязали с ним бой. Этим воспользовался двухмоторный бомбардировщик: он сделал над городом круг, выбрал цель и сбросил первую бомбу.
– Бомбит, бомбит!
– закричали во дворе.
Раздался второй оглушительный взрыв. По улице с поджатыми хвостами пронеслись собаки. Промчалась обезумевшая лошадь без седока. Галопом проскакал верблюд, сорвавшийся с привязи.
Раздался третий взрыв, потом четвертый.
Щекин услышал разрывы бомб, вышел из боя и кинулся догонять бомбардировщик. Одномоторные самолеты повернули за ним, и тогда снова ударили крепостные пушки, снова открыли огонь корабли военной флотилии.
Уже мчались к месту бомбежки пожарники, бежали бойцы Караульного полка, доктора, сестры, санитары, ревели заводские сирены, и гудели корабли. Англичанин сбросил весь груз своих бомб в районе церкви князя Владимира. Первая бомба попала в угловой дом на церковной площади, пробила крышу, потолок и разорвалась в комнате, где в это время за завтраком сидела семья рабочего-портовика. Взрывом второй бомбы была разрушена вся надворная постройка в этом же доме. Третья бомба разорвалась на площади, где осколками убило пятерых прохожих и семерых ранило. Четвертая бомба упала перед хлебопекарней номер тринадцать, у которой стояла большая очередь…
Вскоре во двор госпиталя въехали две грузовые машины. В кузове первой машины Василий увидел женщину, раненную в голову, мальчика без ног, старика с вывалившимися из кровоточащего живота внутренностями. Василию стало нехорошо. Он весь задрожал. А ведь приходилось и саблей рубить, и в штыковую идти, и стрелять картечью по надвигающейся цепи белых, видеть реки крови, поле боя с сотнями убитых, раненых, стонущих людей, а такого - нет, он не видел! Василий добрался до кровати, повалился на нее и так пролежал до тех пор, пока не пришла палатная сестра Валентина Ивановна. Вид у нее был ужасный: лицо заплаканное, халат весь испачкан кровью и землей.
– Петр Никифорович!
– обратилась она к Петру Никодимову.
– Вы вот человек справедливый, думающий, правильный человек, скажите, зачем убивать мирных жителей? В чем виноваты женщины, дети, старики? Как это можно?
– Бандитам все можно, - не поднимая головы, ответил Никодимов.
– Все! Но до поры до времени. Потом народ призовет их к ответу, Валюша, к суду народному.
– Что, никого не спасти?
– спросил Илья Аврамин.
– Как же их спасти, когда они мертвые!.. Мертвые!
– Сестра разрыдалась, выбежала из палаты и уже в коридоре выкрикнула: - Но Щекин все-таки сбил англичанина-подлеца! На правом берегу! Туда все поехали! И Киров, говорят, там…
Василий повернулся на бок и с головой накрылся простыней. Он дрожал, точно его била лихорадка…
Очнулся он перед самым обедом. Солнце светило прямо в окна, и в палате было жарко. Илья Аврамин читал «Красного воина». Корней Ильин лежал на кровати, а Петр Никодимов сидел за столом и перочинным ножом аккуратно делил хлеб на четыре части.
– Садись, Василий, - с грустью сказал он.
– Пора обедать. Ты ведь почти не завтракал. Идите, ребята, - пригласил он Илью и Корнея.
Все молча сели за стол, есть никому не хотелось.
Из раскрытого окна донесся соловьиный свист. Василий прислушался.
– Это нам Соловей-Разбойник свистит, - пояснил Василию Илья Аврамин.
Никодимов встал и подошел к окну.
– Заходи, Леша!
– крикнул он.
– Валентина Ивановна сейчас придет.
– Добрый денек, Петр Никифорович!
– послышалось под окном.
– Добрый, да не очень, - ответил Никодимов.
– Заходи!
– Это жених нашей сестрички, - сказал Василию Илья Аврамин.
– Хороший матрос, бравый парень.
– Мы у него вроде как почтальоны, - заметил Корней Ильин.
– Когда ему записочку надо передать Валюше, веревочку спустим…
В это время в палату зашел сам Соловей-Разбойник. Это был загорелый, голубоглазый матрос. Он весь так и сверкал чистотой - в начищенных ботинках, в ослепительно белой рубахе с синим воротничком, в выглаженных, отпаренных брюках.
– Не на парад ты собрался?
– спросил Никодимов, усмехнувшись.
Матрос сел на краешек кровати, боясь смять не то брюки, не то одеяло.