Грубая обработка
Шрифт:
– Вероятно, мне следовало позволить вам попытаться объяснить ему.
Патель смотрел на инспектора, не произнося ни слова.
– Мария Рой, – спросил Резник. – Как вы оцениваете то, что она рассказывает?
– Звучит неубедительно, сэр.
– Противоречиво?
– Совершенно верно.
– Она все еще утверждает, что двое мужчин, ворвавшиеся в дом, – маленького роста и черные?
– Высокие, сэр. Высокие и черные. Они росли все время, пока я был у нее.
– Но все равно черные?
– О да, сэр.
– Может быть, она дальтоник? – подмигнул ему Резник.
– Я
Резник кивнул.
– Тогда я удивляюсь, зачем она лжет.
«Боже мой! – подумала Мария Рой. – Что со мной происходит? Я должна посетить врача, психиатра, а не стоять здесь, прячась в дверях и дожидаясь встречи с преступником». Ей казалось, что она дышит тан часто и громко, что это слышат все проходящие мимо. Она вынула руки из карманов, стянула палец за пальцем перчатки, смяла их в ладонях и вновь засунула руки в карманы. Зачем она выбрала это пальто? Оно совсем не смотрится, выглядит не элегантно. Она подняла воротник, затем снова опустила его, потому что в таком виде она выглядела, как шпионка, и, кроме того, так не шло к ее лицу. Стрелки часов на «Каунсил Хаус», очевидно, никогда не подойдут к одиннадцати.
Она снова застегивала верхнюю пуговицу на своем пальто, когда увидела его. Грабянский прокладывал себе дорогу между стайками сизых голубей, разгуливающих по площади.
Резник любил садиться на крайний с конца стойки табурет или следующий сразу за ним. Таким образом он сидел около емкости с апельсиновым соком и смесителем молочных напитков, а не у нагревателя-мармита, сохраняющего теплыми булочки с сосисками и выпечку, и тем самым избегал соблазна съесть их.
– Через десять минут, – пообещала Сара, одна из двух девушек, которые работали здесь. – Ладно?
Резник поднял большой палец, показывая, что это его устраивает. Аппарат по приготовлению кофе «эспрессо» напоминал старомодный паровоз, и часто приходилось подолгу ждать, когда он наберет достаточное количество пара.
Вошли и устроились две дамы лет под шестьдесят. Они положили свои пакеты с покупками, заказали по чашке чая и закурили. Большинство других клиентов составляли торговцы с крытого рынка, которые пили чай из своих собственных кружен, обычно хранившихся под стойкой, и обменивались шуточками.
Резник думал над словами Скелтона, которые тот сказал ему сегодня напоследок: «Что касается источника информации, Чарли, если такой вообще существует, не предполагаете ли вы, что он может быть ближе к дому?»
– Прекратите это, – заявила Мария.
– Прекратить что?
– Вы знаете что.
– Что?
– Глазеть.
Они были наверху, над магазинчиком игральных карт, в заведении, которое называлось «чайной комнатой», хотя ни один из них не пил чая. Они сидели у окна с видом на центр города. Внизу была площадь с ее паннами и алкоголиками, собирающимися вокруг фонтанов, и превосходной серой каменной громадой «Каунсил Хаус» с мозаикой и монументальными львами по обе стороны широкой лестницы. Проехал полупустой зеленый автобус, свернувший на улицу, которая поднимет его до колонн реставрируемого театра. Продавец газет кричал о выходе
– Не надо!
Это был шепот, но одновременно и восклицание, внезапное, как скрип тормозов.
Головы все же обернулись. Грабянский только улыбнулся похотливой уверенной улыбкой. Его рука лежала на ее коленке. Подол ее юбки оставался там, куда он его сдвинул, двигался только его большой палец, поглаживающий кругами ее ногу под коленкой и выше.
– Все в порядке? – спросила официантка, выполняя свою обычную скучную обязанность.
Мария только сузила глаза, откинула назад голову и вздохнула.
– Почему вы не отойдете? – сказал Грабянский довольно вежливо. – Когда нам понадобится что-либо, мы позовем.
– Что мы делаем? – спросила Мария. Большой палец Грабянского оставался без движения, и Мария могла говорить.
– Пьем утренний кофе, – он улыбнулся. – Одиннадцатичасовой – тан его называют?
«Это своего рода истязание, вот что», – подумала Мария. Он снова начал водить пальцем. Она ухватилась за него, крепко сжав его ладонь. Он, пошатнувшись, перекинул свою левую ногу за ее правую и сильно прижал, тан что ей пришлось откинуться назад, чтобы не перевернуться вместе со стулом.
– На нас смотрят люди.
– Вам это только кажется.
– Им же все видно.
– Что?
– Что вы… делаете.
– Что я делаю?
«Сводишь меня с ума», – подумала Мария. – Они намазывают масло на свои булочки, – заявил Грабянский, – ставят маленькие хорошенькие галочки на списки своих покупок, думают о том, не сходить ли им сделать пи-пи. Они не смотрят на нас.
– Послушайте… – начала она.
– Да?
– Вы все еще…
– Да?
– Вы не сказали мне…
– Что?
– Вы говорили по телефону, вы говорили… что вы что-то хотите.
Грабянский рассмеялся глубоким горловым смехом. Мария была поражена этим звуком, почти рычанием, и она представила его в постели. Он снова засмеялся и сжал ее ногу. Мария удивлялась: как он узнает, о чем она думает?
– Будьте любезны, – подозвал Грабянский официантку.
– Да? – Женщина была уставшей, хотя и молодой, с тусклым обручальным кольцом на пальце. На потертом черном платье был гофрированный белый фартук. Мария думала, что такие носят только в порнографических видеофильмах, которые ее муж иногда находил восхитительными после того, как принимал достаточную дозу кокаина.
– Счет.
– Одну минутку, сэр, я…
– Мы уходим…
– Сейчас.
Официантка посмотрела на блокнот, который свисал с ее талии, суетливо полистала его, оторвала листок, оставив корешок на месте, разорвала листок на две части и положила на стол около нетронутой чашки Грабянского.
– Благодарю вас, – бросил он, положив в ее руку пятифунтовую бумажку. Затем он обвел мимо нее Марию. – Мы еще обязательно зайдем к вам.
– Вы всегда так поступаете? – спросила Мария, когда они оказались на улице.