Группа Тревиля
Шрифт:
— Да кто поставил?! Вояки, что ль? Тимуровцы!?
— Тьфу на тебя! Причём тут тимуровцы?
Зрители и слушатели начали уже откровенно ржать.
Среди них было много подошедших после, а оттого не сидевших, а стоявших рядом со столом — и это придавало сцене некоторое сходство с картиной художника Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану».
Наконец все устали, Мушкет вышел на улицу, а я с ним.
Он зашёл за угол, и я тут же услышал звук струи, бьющей в стену. Он запел:
ЗачемГлава шестнадцатая
Он не видел в темноте озера, но знал, что оно начинается за этими соснами. Он любил приезжать сюда летом, когда густой смоляной воздух был расчерчен желтыми стволами деревьев и белыми солнечными лучами, пробившимися сквозь игольчатые могучие кроны. Он тогда уходил в чащу, ложился в высокую траву и лежал недвижно — часами.
Это желание приехать к озерцу было в нем каким-то автоматическим, и порой Штирлиц боялся своего постоянного желания, ибо — чем дальше, тем больше — он уезжал отсюда расслабленным, размягченным, и его тянуло выпить…
Зона, 15 мая. Олег Мушкетин по прозвищу Мушкет. В поисках «аксельбанта». Маленькая пасека. Пух летит, а пули — пока нет. Гравитация и ветер. Наука и гранты. Не думай, что тебе удастся убить Семецкого — не таков нынче мир.
С утра у меня было отвратительное настроение — во-первых, Атос погнал меня в Зону за этим чёртовым «аксельбантом». Нет, он, конечно, как всегда расписал мой маршрут, минимизировал опасности, и всё такое.
Получать задания от Атоса всегда было приятно — потому что было видно, что Атос всегда беспокоится о тебе, пускай это даже производственная забота. Я не строил иллюзий — Атос меня не любил и считал раздолбаем.
Но это-то мне не мешало любить Атоса, вот как!
Но было ещё во-вторых. А во-вторых, на нас была объявлена охота. Я не очень доверял словам Арамиса, потому что он в Зоне был новичок, но подход у него был трезвый к любому делу.
Вряд ли он стал бы врать, то есть не вряд ли — никогда. Никогда он не стал бы врать, и особенно по такому поводу.
А тут как-то всё сходилось — я и сам чувствовал, как над нами сгущается какое-то облако. Нечто похожее я чувствовал перед выбросами.
И так же хреново мне было много лет назад, когда разогнали всю группу Тревиля — тогда я, конечно, был на подхвате, и мой номер в этой очереди был сороковой, как пелось в известной песне, нечего мне было переживать. Но я помнил то свинцовое ощущение надвигающейся беды, как будто воздух стал на тебя сильнее давить. Но в Зоне предчувствие беды было почти нормальным, это была естественная составляющая агрессивной среды. Такое же чувство в научном городке было, наоборот, угнетающим. Я хорошо понимал воевавших, особенно много и долго воевавших людей,
В Зоне всё было куда опаснее… и, одновременно, проще.
Я вышел длинным маршрутом-петлёй, который вёл меня почти до самых границ Припяти. Я шёл через лес, но особой тропинкой, которая позволяла контролировать лесную дорогу — две колеи со следами недавно проехавшего грузовика… даже двух грузовиков.
В этом лесу у меня убили двух друзей — не просто убили, а мучили, причём довольно бессмысленно. Они только вышли на маршрут, ничего ценного при них не было. Еда и фляжки с водой были просто разбросаны вокруг.
Была ли это засада на них, или они просто нарвались на одичавших бандитов — непонятно.
У нас была мысль, что это дело рук каких-то маньяков. Но откуда маньяк в Зоне? В Зоне, конечно, все маньяки, но одновременно и никто. Даже последний бюрер — и тот вполне логичен.
Логика повсюду — и это логика пищевых цепочек.
А началась моя тревога с того, как умер старик Бэкингем.
То есть наш знаменитый Михаил Иванович Трухин. Он несколько лет сидел тут безвылазно, окопавшись, как забытый японский солдат на затерянном острове в центре Тихого океана. Он продержался в осаде среди холмов и лесов Зоны, пересидев кризисы, разруху, распад СССР, падение режимов, внезапные обогащения и все катаклизмы, вместе взятые.
И тут, отправившись в отпуск, он скоропостижно скончался.
Вроде бы ничего странного, лет-то ему было немало. Но как-то всё это случилось нервно, быстро — хроника объявленной смерти на пожаре. Бэкингем как-то затосковал перед отпуском, забеспокоился, будто на войну собирался.
А потом и началось — в армии это называется «тревожащий огонь».
Но когда одни бандиты жгут ларьки других — это как бы понятно, это, может, сигнал. Ну, знак там какой — в общем, это действие логичное.
Понятно, когда бандгруппы начинают войну за финансовые потоки и отжимают на сторону конкурентов.
Но у нас-то была легальная жизнь. Артефактами мы не торговали — все на гранты, вплоть до моего нынешнего выхода.
Это было довольно бессмысленно, а значит, чрезвычайно опасно.
Непонятное всегда несёт в себе большую опасность.
Зачем мучили этих двоих, нанятых Атосом для съёмки местности, изучения и картирования аномалий.
Зачем? Это было, как говорит Арамис, «решительно непонятно».
В самом начале, метрах в трёхстах от поворота меня встретила сожжённая БРДМ-2. Эта машина стояла здесь с 1986 года, когда, видимо, у неё полетел двигатель, а лечить его не стали. Даже не сняли ничего, а так и бросили машину в лесу. Тогда она почти не фонила, а сейчас уж точно не фонила, но зачем-то внутрь кто-то кинул гранату, и всё, что могло гореть, там выгорело. Не знаю, может, и был какой-то смысл — если кто-то притаился внутри корпуса.
Но теперь эта машина стояла, залитая какой-то странной слизью по корпусу, с открытыми бронекрышками смотровых люков, будто удивлёнными глазами.