Грязь. Motley crue. Признание наиболее печально известной мировой рок-группы

Никки Сикс

Я встретил его после того, как шофёр Мика и добытчик буритто, Стик, начал приводить свою сестру на репетиции, где мы делали запись песен, которые стали потом нашим первым синглом “Stick to Your Guns” и “Toast of the Town”. Она один в один была похожа на Стика, за исключением того, что у неё был всего один зуб и странное хитроумное устройство, которое напоминало змею, обвившуюся вокруг ее волос. Она была настолько уродлива, что даже Томми не стал бы спать с нею. Ее муж выглядел очень подозрительно, тонкий, как рельс — владелец строительной компании с размером мозга, как у Барни Файфа [19] , но с сердцем большим, чем титька стриптизерши. Его звали Аллан Коффман (Allan Coffman),

он был из Грасс Вэлли из Северной Калифорнии, и по каким-то причинам он хотел взойти на рок-сцену. Он напоминал психованного яппи, с бегающими глазками, как будто он всё время ждал, что кто-нибудь выпрыгнет из теней комнаты и нападет на него. Когда он напивался, то начинал лихорадочно обшаривать кусты, мимо которых мы проходили, чтобы удостовериться, что там никто не прячется. Только годы спустя мы выяснили, что он служил в военной полиции (M.P.) во Вьетнаме.

19

Бэрни Файф (Barney Fife) — комедийный актер 60-ых

Когда Стик привёл его на репетицию, казалось, что он никогда прежде не видел рок-группы. А мы никогда не видели менеджера. Он сказал, что он хочет вложить свой капитал в нас, и дал нам пятьдесят долларов — первые деньги, которые мы заработали как группа; мы тут же подписали с ним контракт. Типичный пример, который мы будем повторять в течение всей нашей карьеры — в одну минуту, мы потратили все деньги на пакет кокаина, насыпали его змейкой в одну длинную линию на столе и вынюхали.

Коффман решил субсидировать нас, потому что он думал, что это будет дешево. Панк-группа, возможно, обошлась бы дёшево. Но мы не были панк-группой: мы заставили его купить пиджак из змеиной кожи и черные штаны для Томми, новый кожаный пиджак для Мика и пару ботинок за шестьсот долларов для Никки. Тогда, если мы хотели что-то, что имело три цифры на ценнике, мы должны были это украсть.

Коффман думал, что он обучит нас в Грасс Вэлли и заставит нас отработать все наши капризы на живых выступлениях. Мы спали в его гостевом трейлере и ездили автостопом в город, деревенский рай всего с одной дорогой: Мэйн Стрит. Несмотря на дерьмовость местечка, мы не воздерживались от ношения тонких каблуков, использования лака для волос, красно-окрашенных ногтей, ярко-розовых штанов и косметики. В полной экипировке мы шатались по барам, пытаясь потягаться в скорости с дальнобойщиками и подцепить их подружек. В первую же ночь один из Ангелов Ада вошел в бар и остановился перед байкером с татуировкой Ангелов на руке.

“Ты больше не заслуживаешь того, чтобы быть Ангелом Ада”, - сказал он спокойно. Затем он щелкнул лезвием своего выкидного ножа и прямо на месте срезал им татуировку у парня.

Один из концертов, который Коффман выбил для нас, проходил в месте под названием «Tommyknocker», который на афишах был анонсирован как: “Голливудская костюмированная ночь” («Hollywood Costume Night»). Мы вошли и увидели дюжину ковбоев с их подругами, которые были пристёгнуты к ним наручниками. Все были озадачены: они думали, что пришли посмотреть на Голливуд и не понимали, с какой планеты мы прилетели; мы думали, что мы — Голливуд и понятия не имели, с какой планеты прибыли они.

Мы сыграли “Stick to Your Guns” и “Live Wire,” но они только уставились на нас еще более изумленно. Тогда мы решили пообщаться с ними на их языке и врезали “Jailhouse Rock” и “Hound Dog”, от которых у них сорвало крышу. Той ночью мы играли “Hound Dog” пять раз, а затем спасались бегством через черный ход прежде, чем нас убьют.

Той ночью, кто-то сказал нам о вечеринке в городе. Мы отправились туда, и там было полно горячих цыпочек, которых мы никогда не видели прежде. Приблизительно через пятнадцать минут Томми подтолкнул меня и сказал: “Это не тёлки, чувак”. Мы посмотрели вокруг и поняли, что мы окружены сумасбродными

мужланами и деревенскими гомиками, которые вероятно носили одежду своих жен и подруг. Я спросил здоровенного блондина, стоявшего рядом со мной, есть ли у него кокс, и он продал мне мешок за двадцать долларов. Я вошел в уборную, чтобы уколоться, и чуть было не убил себя. Это была детская присыпка. Я был в бешенстве.

Когда этот педрило не захотел возвращать мне мои деньги, я стянул с него его парик, раскрутил и ударил его в лицо. Кровь потекла по его помаде, струясь вниз по его подбородку. Внезапно дюжина жлобов-трансвеститов ринулась на нас, молотя и пиная нас своими высокими каблуками прежде, чем выбросить нас на улицу как разорванный и кровоточащий голливудским хлам.

На следующий день, Коффман устроил наше первое радиоинтервью. Мы появились в студии с раздутыми губами, ушибами и чернотой вокруг глаз. И мы очень боялись: прежде мы никогда не давали радиоинтервью. Они спросили нас, откуда мы, мы молча посмотрели друг на друга, а затем Мик сказал: «Марс».

После всех других кошмаров, которые Коффман называл учёбой, мы мигрировали обратно на юг в Лос-Анджелес, давая концерты и развешивая плакаты на каждой телефонном будке. Они высадили меня у дома Лави, и через минуту я был уже в ванне, ширяясь с нею, в то время как она несла вздор о том, как Аллан Коффман собирается измотать нас, и как мы должны позволить ей управлять нашей группой с помощью денег её папаши. Она выводила меня из себя, тем более, что я начал спать с куда более чудной, более симпатичной и более нормальной девчонкой-серфингисткой, которая жила вниз по улице. Лави и я тусовались той ночью до рассвета в доме парня, который был наследником крупнейшей сталелитейной корпорации «U.S. Steel», но жил в запущенном доме с одной спальней, потому что его семейство лишило его наследства.

Следующим вечером я всё ещё кололся с Лави, у нас должно было быть выступление в «Country Club», и когда я вспомнил, что через десять минут должен быть там, это была катастрофа. У меня не было автомобиля или любого другого средства, чтобы спуститься с холма, на котором она жила. Я рванул из дверей и побежал вниз с холма, пока не начал спотыкаться. Я добрался до клуба, опоздав на 45 минут, и всё ещё был в банном халате. Парни беспокоились. Они были в бешенстве, что я обкололся и появился, одетый как старик. Они сказали мне, что, если я уколюсь еще хоть раз, то они меня уволят. Они были настолько разъярены и убеждены в своей правоте, что несколько лет спустя, мне было трудно не сострить что-нибудь, когда Никки и Томми прочно подсели на иглу.

С той ночи я решил сбежать от Лави. Я как будто был выброшен на остров Гиллиган, зависимый от ее денег и ее автомобиля, но, если я уйду, то лишусь её источника наркотиков. Несколько дней спустя, в то время как Лави спала, Томми заехал к нам. Я завернул свою одежду в бумагу и бросил её назад его фургона. Я не оставил записки и даже не потрудился позвонить ей потом. Каждый день после этого она заезжала к Томми, надеясь застать меня там. Но мне удалось избегать ее в течение трех дней. Затем, когда мы готовились к выступлению в «Roxy», я опередил её, увидев, как она протискивается сквозь толпу, и сказал охране вышвырнуть ее.

Позднее, в том же месяце, я переехал в квартиру с двумя спальнями на Кларк Стрит (Clark Street) (всего в пятидесяти шагах от «Whisky A Go-Go»), которую Коффман купил, чтобы держать Никки, Томми и меня вместе и рядом с клубами. Я больше не видел Лави с тех пор, и только пятнадцать лет спустя, опять в «Roxy», когда я играл сольный концерт, после шоу, около полуночи, она пришла за кулисы и тянула за собой маленькую девочку, она сказала, что это ее дочь.

Всего лишь несколько месяцев спустя, я увидел ее в новостях: ей нанесли шестьдесят ножевых ранений, когда сделка с наркодилером пошла не так. Я часто задаюсь вопросом, что случилось с ее дочерью, и надеюсь, что это был не мой ребёнок.