Гул
Шрифт:
— Ну, мать, напутствуй, — попросил Тырышка женщину, — без твоего наказа шагу не ступим. Ты у нас счастьем меченная.
От бабы исходило холодное сияние. Посмотришь издалека — так за серафима сойдет. А вблизи страшно. Не женщина, а дочь болота. Светлые-светлые волосы и слюдяной взгляд — вперится в плотяного человечка, а тот в камень обратится. От прилива луны роженица истончилась, просвечивала лучинкой.
Не отпуская ребенка, кликуша начала раскачиваться и причитать:
— Ой вернитесь, братцы, да не с пустыми руками, а со смертушкой в кармане. Коров ведите и быков, чтобы хватило кушанья на сто веков. Набивайте богачами котомки, вырывайте у них с сундуков защелки. Тащите сюда сирых да убогих, милых
Тырышка перекрестился:
— Ну, с богом.
Кикин радостно застрекотал из травы:
— Мой жеребенок, мой!
Отряд загудел и выполз на берег Вороны. Белая начетница осталась ждать в лесу. Она угрюмо качала обескровленное дитя. Молоко ему бы уже не помогло. Разве что соловья подоить. Говорят, птичье лакомство от всего помогает. Но расстраивать мужиков не хотелось: каждый из них очень старался, когда делал бабе ребятенка.
Реку войско переплыло без шума. Не ржала даже кикинская кобыла, на которой восседал Тырышка. В руке он сжимал совхозные счеты, чтобы не отходя от кассы добычу пересчитать. Змеиные луга бандиты тоже пересекли тайно. Отряд осторожно забрался на холм, где спала барская усадьба. Тепло шумел дичающий яблоневый сад, под которым сгрудилась чумная ватага. Вкусное село лежало внизу. Оттуда парило крестьянским духом, и в крайних избах колебались огоньки. Запоздало долетал до усадьбы караульный окрик. Отребье с жадностью пожирало любые человеческие звуки, только никто даже не попробовал редкие недозревшие яблочки. Они недовольно свисали с веток и жаловались, что через несколько поколений превратятся в кислую дичку. И скормят их тогда козам да коровам. Увы, их грусть так и осталась без ответа — кого в Гражданскую волнует, о чем думают яблочки?
Тырышка принюхался, махнул рукой, и бандиты ринулись вниз.
Нога Евгения Витальевича Верикайте заживала хорошо. Голова тоже прояснилась. Комполка больше не бредил дворянской тайной. Да и Паревка под военным руководством преобразилась. Контрибуция, наложенная на село, была выполнена в полном объеме: оказывается, был припрятан хлеб у кулаков. Значит, не зря посекли народ. Нашлось за что. Мертвые мужики, которых Мезенцев приказал расстрелять, покоились в коллективной яме. Молчащую еврейку, вслед за выловленными из болота антоновцами, отослали в концентрационный лагерь. Там за колючкой хорошая логопедическая школа: дефекты речи лечат кулаком в зубы и прикладом под дых. Любая бука заново заговорит.
Паревка потихоньку замирилась. По вечерам село лилось к реке разгульными песнями, а днем нет-нет да перекидывалось улыбкой с красноармейцами, гнущими спину на полях. Антоновцы, известное дело, никому не кланялись — ни господам, ни землице, вольные ведь люди, а эти, мучители, глядишь ты, сначала розгами высекли, зато потом вместо обещанных тракторов в поле вышли. Чудно было крестьянам видеть, как вчерашние угнетатели пахали вместо убитых мужиков — неужто это и была красная справедливость? Хекая в бороды, понемногу загордились паревцы. Ишь как уважают их коммунисты. И воюют с ними, и трудятся. Такого от барина не дождешься.
Девки тоже оттаяли. Убитые отцы да братья — чего ж, за них замуж не выйти. Вот и прицепятся девки, мать не слушая, к солдатику и ненароком интересуются: по уставу ли чужие юбки задирать? Евгений Витальевич с удовлетворением наблюдал, как девки ходили на вечерку даже с парнями из продотряда. Некому больше зерновиков за углом поджидать. Покорилась Паревка, отдав своих женщин победителям. Поняли крестьяне, что бесполезно с городской силой биться. Это человеку перед человеком сложно склониться, а перед стихией упасть не зазорно.
Комполка дожидался возвращения непутевого Мезенцева. Мальчик он, что ли, по оврагам лазить? Мог бы послать кого другого комаров кормить. Что, мало командиров? Комвзвода, максимум — комроты. Хватило бы за глаза. Еще и Рошке с ним увязался. Теперь Верикайте формально не имел права на переселение людей в Могилевскую губернию. А вдруг Паревка вновь забунтует? Что тогда делать? И что Рошке с Мезенцевым замыслили там, в лесу? Кого ищут? Разведка с воздуха не принесла результата. Конные разъезды тоже никого не заметили. Отряд, все-таки посланный на поиски, быстро прошел лес насквозь и с облегчением вернулся назад.
Тайно ловил себя Верикайте на мысли, что не очень-то хочет возвращения Мезенцева с Рошке. Казалось командиру, что его давно разоблачили и по прибытии отправят прямо в Сампурский концлагерь. Мало ли на чем он мог проколоться! Сели на привале обсуждать его, Верикайте, странную фамилию, и вдруг вспомнил дотошный Рошке, что по его подвальному ведомству проскальзывала разнарядка на активного февралиста, врага революции и дворянина с похожими прибалтийскими корнями...
Была у Евгения Верикайте версия, почему пропал Мезенцев. Он не слушал суеверных крестьян, шепчущихся, что по ночам из-за Вороны доносится зловещий гул. Волновало Верикайте другое. Еще на доукомплектовании ЧОНа в Тамбове губернское начальство поручило командира чекисту Рошке.
— В революционной тройке, которой вверены исключительные полномочия, — сказал Вальтер, — вы, товарищ Верикайте, должны играть ведущую роль. Я буду на втором плане, все-таки человек не военный. Мое дело — приглядывать за революцией. А вы внимательнее приглядывайте за Олегом Романовичем. Безусловно, товарищ Мезенцев — храбрый партиец, но...
— Что? — спросил Верикайте.
Вальтер Рошке безразлично посмотрел на кресты бывшей веры. В несмываемых с лица очках отразился шпиль колокольни. Чрезвычайная комиссия в Тамбове обосновалась в Казанском монастыре. Близость к Богу нисколько не смущала чекиста. Он считал любые религиозные чувства всего лишь желудочным предрассудком. Грустно человеку в одиночестве пищу переваривать — вот и верует в Бога. Простейшая физиология, как знал Вальтер из курса естествознания. Рошке жестом пригласил Верикайте прогуляться вдоль монастырской ограды.
— Как мне сообщили, в последнее время у Олега Романовича возникли некоторые странности. Некие... помутнения. Вы ведь в курсе, товарищ, что не так давно колчаковцы на фронте у Волги пленили Мезенцева и, соответственно, расстреляли?
— Расстреляли? Да ведь он живее всех живых!
— Торопитесь, товарищ Верикайте, торопитесь с выводами! К слову, не сочтите за бестактность, но я имел сношения с латышскими большевиками — и по всем правилам ваша фамилия должна быть Верикайтис, не так ли? Вы ведь в партии давно?
Евгений Витальевич, затянутый в скрипучую оранжевую кожу, по привычке выдал заученную легенду. Верикайте не было стыдно за обман. Он и не думал навредить социалистическому делу. Он лишь хотел, чтобы социалистическое дело не навредило ему. Революция подарила Евгению Витальевичу возможность выбиться из нижних чинов в большие командиры, большего же он от нее не хотел.
— Расстреляли-то расстреляли... — Рошке, казалось, вполне удовлетворился ответом. — Пуля попала Мезенцеву прямо в голову, чуть повыше брови, однако не убила. Он так и переплыл Волгу с пулей в голове и вышел к своим. Об этом даже в газетах написали. Удивительный для науки случай.