Гуляш из турула
Шрифт:
И только к кухне, где разливают суп-гуляш, стоит длинная дисциплинированная очередь. Это окрестные нищие и бездомные, которые благодаря антиправительственному подъему масс получили ежедневное питание. Пришли сюда из близлежащих парков, подземных переходов, подтянулись с вокзала Нюгати. Они напоминают разбитую армию, изнуренную долгими переходами от поражения к поражению, военнопленных, смирившихся со своей долей. Когда тысячи демонстрантов, проведших выходные у здания парламента, вернулись в свои офисы и школы, эти захватили поле битвы. Теперь стоят молчаливо, унылые и похмельные от вчерашнего дешевого белого вина в пластиковых бутылках. Скорее всего, их не больно интересуют социалистическое правительство и правая оппозиция. А меньше всего — ложь премьера Дьюрчаня. Их интересует суп-гуляш. Они хотят прожить очередной день оставшейся им жизни. Держат в руках сетки со своим добром; несмотря на усиливающуюся жару, не снимают напяленных одна поверх
У молодой туристки, японки, которая пытается справиться с огромным ломтем хлеба со смальцем, падает миниатюрный цифровой фотоаппарат. Она наклоняется за ним, одновременно следя, чтобы ни одно колечко лука не упало с бутерброда.
Перед бутафорским гробом премьера с лозунгом «Похороним правительство Дьюрчаня, чтоб оно никогда не воскресло» всего лишь несколько человек. К катафалку, на котором стоит ящик, приклеены десятки листочков с надписями вроде «Дьюрчань, психопат, убирайся вон!». Инсталляция выглядит как одно из творений Владислава Хасёра [125] ; гротескная и перенасыщенная, она возбуждает и злость, и смех зрителей. Если бы не возможность иногда посмеяться, людям с площади Кошута пришлось бы плакать.
125
Польский художник, скульптор и сценограф, мастер ассамбляжа (1928–1999).
Эта демонстрация смахивает немного на выставку дилетантского современного искусства. Невдалеке от гроба установлен макет больничной палаты — символ катастрофического положения службы здравоохранения. Старая кровать-развалюха, колченогие стулья, сломанная инвалидная коляска. На табличках рядом цифры — суммы, выделяющиеся на медицинское обслуживание одного гражданина Германии, Чехии, Соединенных Штатов и Венгрии. Меньше всего, конечно, тратит на медицину Венгрия.
В той знаменитой речи, когда премьер Дьюрчань рассказывал о своей матери, он упомянул при случае и систему здравоохранения. Мать призналась ему, что в последнее время к ней стали лучше относиться в поликлинике, и спросила у сына, правда ли, что медобслуживание немного улучшилось.
— Говна пирога, мама, — ответил премьер, — они просто знают, кто ты.
Дьюрчань обожает рассказывать о своей матери.
Оживленный смех вызывает безрукий, как Венера Милосская, манекен с лицом Дьюрчаня и подписью «А король-то голый!». Мужчина с манекеном обходит площадь, чтобы каждый мог лицезреть пластмассовую наготу премьера.
В этот же день на площади появляется новая инсталляция — пирамида из старых телевизоров. Это настоящий музей техники. Телевизоры стоят экранами наружу, пыльные, с вывалившимися внутренностями; их, по-видимому, притащили из подвалов и с помоек. На каждом экране написано фломастером: «Не врите!» Ведь все массмедиа врут. Кроме телеканала «H'ir», профидесовской ориентации, и CNN. Вот только CNN уже уехал.
На Стене Тех, Кто В Ответе — огромном белом листе картона, прикрепленном к ограждающему здание парламента барьеру, — каждый может написать имя того, по чьей вине Венгрия оказалась в столь бедственном положении. Поэтому на картоне можно увидеть названия радиостанций, телеканалов, газет, фамилии известных писателей: Петер Эстерхази, Петер Надаш и Дьёрдь Конрад. Если угодно, каждый может вписать сюда фамилию соседа или тещи, своего кредитора или учителя, может публично переложить на кого-то ответственность за свои неудачи. И это тот редкий случай, когда писатели могут быть, наконец, за что-то в ответе.
Отбивная из Арпада
Как описать Альфёльд? Где найти слова для безбрежной невыразительности Великой низины, не упоминая о меланхолии, депрессии, унылости этого огромного плоского пространства, рядом с которым голландские польдеры кажутся многоликими, будто швейцарские ландшафты?
Я на себе испытал, что такое Альфёльд, перемещаясь на машине от деревни до деревни, от городка к городку, взглядывая лишь иногда на указатели с названиями этих потерянных, существующих где-то вне времени мест; высматривая на горизонте колокольни церквей, этих альфёльдских дорожных знаков, не глядя на карту и не разыскивая специально дороги. Теряясь и находя себя на том же самом месте. Весной Альфёльд ослепительно желт. Это от небольших рапсовых полей, которые переходят одно в другое, и кажется, будто вся Великая низина желтая, как Сахара. Альфёльд — это пустыня, а его города — фата-моргана. Въезжая в них, ты не можешь быть до конца уверен, что они существуют на самом деле.
Хортобадь — это оптический обман. На всей Великой низине Хортобадь наименее реальна. Иногда мне кажется, что знаменитый мост с девятью арками
Хортобадь — это этнографический музей, созданный для заграничных туристов. Тут чикоши, щелкая кнутами, объезжают коней и выкидывают разные антраша. Но настоящий скансен для венгерской души — Опустасер. Попасть туда нетрудно, нужно только между Кечкеметом и Сегедом съехать с автострады М5 перед Киштелеком и проехать каких-нибудь десять километров до того места, где начинается заповедник Пустасери, примыкающий к Тисе, петляющей по Альфёльду.
В Опустасер приезжают главным образом венгры. По этой причине «Сери чарда» в Опустасере на голову превосходит чарду в Хортобади и количеством посетителей, и величиной порций, гигантских даже по венгерским меркам. Аккомпанируют трапезе не цыгане, а мадьяры, которые играют на цитрах, потчуя монотонной мелодией и жалобным напевом слух клиентов, жаждущих квинтэссенции всего венгерского. Сюда, однако, приезжают не на пёркёлт с потрохами под звуки цитры — сюда приезжают, чтобы утешить свою душу в Национальном мемориально-историческом парке — народном Диснейленде. Приезжают, чтоб освежить память давно минувшего прошлого, когда венгры еще были не венграми, а племенами номадов, что из азиатских степей, перейдя Карпаты, добрались как раз до окрестностей Опустасера. Плоский ландшафт должен был показаться им знакомым, близким их диким сердцам; они поняли, что снова дома, благодаря чему и свершилось «Хонфоглалаш» — Обретение Родины.
В этой формуле содержится явный парадокс, ведь родина — это такое место, где человек родился, а не такое, которое нужно завоевывать. Воины Арпада, которые прибыли сюда, как солдаты Кортеса и Писарро, были конкистадорами, покоряющими новый мир со всеми его вожделенными сокровищами. Тысячелетний юбилей венгерской истории, благодаря которому Будапешт сегодня красив и грустен одновременно, был не годовщиной крещения, как в Польше, но годовщиной вступления четырехсот тысяч венгров на землю, где они живут до сих пор, и ясно, что им ее уже никогда не покинуть, не обрести никакой другой отчизны. Крещение — событие второстепенное, вроде как каприз святого Иштвана, который короновался в 1000 году, а потом укреплял венгерское могущество и собственную святость в основном с помощью насилия, как часто случалось с заслуженными христианскими вождями.
В «Фести кёркеп» [126] , огромном шатре, расписанном Арпадом Фести [127] , можно увидеть, как все это происходило. Фести работал над панорамой в течение двух лет и в 1894 году, за два года до празднования венгерского миллениума, показал ее в Будапеште. Эта панорама имеет пятнадцать метров в высоту и сто двадцать в длину.
В центре картины вождь Арпад, тезка живописца, стоит на холме в окружении своих полководцев. Говорят, Фести в образе великого вождя венгров изобразил самого себя. Это известнейший фрагмент панорамы, многократно воспроизведенный в рекламных брошюрах, путеводителях, учебниках; сцена возвышенная и патетическая: Арпад на белом коне, в пышных доспехах — наряд его сотворен, видимо, диктатором тогдашней моды, Армани или Лагерфельдом раннего Средневековья; рядом с ним его воеводы, которые выглядят настоящими средневековыми celebrities. Этакие средневековые метросексуалы. Благородные красавцы устремили задумчивые взоры куда-то вдаль, вольготно рассевшись на огромных конях, хотя, казалось бы, лошади у азиатских захватчиков должны быть несколько поменьше. Белый конь Арпада игриво поднимает правое копыто, кокетничает. В этой части картины не видно другого белого коня, которого в нескольких метрах отсюда ведут на заклание, чтобы принести в жертву. Не видно и шамана, совершающего свои языческие камлания, не видно покоренных и плененных славян, ожидающих своего печального конца, не видно доблестных мадьяр, выволакивающих из шалашей нагих женщин, чтобы насиловать их и превращать в своих невольниц.
126
Панорама Фести (венг.).
127
Арпад Фести (1856–1914) — художник, к празднованию тысячелетия основания венгерского государства создавший (вместе с двумя соавторами) монументальное полотно «Прибытие мадьяр» («Обретение Родины»), которое находится в Национальном мемориально-историческом парке в Опустасере.