Гуляйполе
Шрифт:
Участки делились и делились. В огромном крае постепенно возникало малоземелье. Даже тем, кто владел приличным участком, трудно было тягаться с кулаком-арендатором, использующим машины (сеялки, молотилки и прочее), наемных рабочих, смены лошадей, богатые удобрения. И тем более с помещиком-латифундистом. Огромные профилированные имения переходили на самые современные способы ведения хозяйства. Они давали изрядное количество товарного, на пропитание всей страны и на вывоз, дешевого хлеба, молока, масла, шерсти, каракуля. Державе они были крайне нужны и выгодны. Экономически. А вот в социальной сфере… Тут, на перепаде теплого и холодного фронтов, зарождались
Кулаки, владельцы шахт, рудников, заводов, помещики-латифундисты платили своим работникам по минимуму, выигрывая в жестокой конкурентной борьбе за счет дешевизны людского труда. Да и что такое «мало» или «много»? Жизнь в Новороссии была очень дешевой, но когда в семье пятнадцать ртов, всегда «мало».
Учителя ропщут, жалуются на бедность. Свое недовольство державой, «гнилым царизмом» они не могут скрыть от сметливых крестьянских детей.
Рабочий день на шахтах, под землей – четырнадцать часов и более. С одним выходным в неделю. Конечно, владельцы открывали театры, бесплатные библиотеки, больницы. Да и платили неплохо. Но к тридцати годам шахтер – больной и изработавшийся человек. Если не полный инвалид. В горячих цехах вовсю трудились подростки. Они получали втрое меньше взрослых, а норма выработки была почти такой же.
Недовольны были даже аристократы черного труда – машинисты, мастера, краснодеревщики, модельщики, лекальщики. Они могли прокормить семью, состоящую из дюжины человек, но не были в состоянии дать детям образование, помочь им выйти в люди. Латифундисты, успешно завоевавшие европейский сельхозрынок, ввели такие же строгости, как и у заводчиков. Шестнадцатичасовый рабочий день. И штрафы за малейшие нарушения. А куда денешься? Кругом подпирает народец, ищущий хоть какой-никакой работенки. Да и свои дети нуждаются в работе. Для справки: за двадцать лет царствования Николая Второго население России выросло почти на пятьдесят миллионов человек. Прирост составлял два с половиной миллиона в год. Россия молодела.
А страна с избытком молодежи, желающей, но не имеющей возможности получить достойное образование и приличный заработок, обречена на революционное брожение. Если же вооружить молодых людей – то на неизбежную революцию. А вооружает, как известно, война. Только, увы, это не было ведомо монарху и его окружению.
В России, переполненной ищущей своего места в жизни молодежью, пока лишь брожение. Робкие «факелы» в помещичьих усадьбах. Маевки с громкими зажигательными речами и тихими, шепотом, вопросами о револьверах и берданках. В Новороссии до поры вроде было совсем глухо. Все-таки от голода никто не мучился. Но что-то зрело, что-то зрело! Память о предках-бунтарях была еще жива в сердцах народа.
Вот ведь незадача: и жить невмоготу, и потрясти Россию боязно. Ещё в старину казацкие старшины, поначалу поддерживавшие восстания, вскоре, должно быть, осознали гибельность бунта. Потому и застрелили Булавина, выдали Разина и Емельяна Пугачева.
А если опять попробовать?
В Новороссии марксистская революционная идея, слишком сложная для понимания в столь разнородной среде, не могла привиться, разве что в больших индустриальных городах, но их было не так уж много. Основная масса народа жила в селах, на хуторах, в поселках или местечках, горожанами которых стали вчерашние крестьяне. Им пришлись по душе ясные, сливающиеся с древней мечтой о воле и равенстве, анархические идеи. Они были доступны даже самым малограмотным. Так начала зарождаться
Ничего этого не знал и ни о чем таком не задумывался по молодости и недостатку образования задиристый и непокорный хлопчик Нестор Махно. В школе он проучился всего полтора года. Хотел бы учиться и дальше, но за озорство и верховодство в среде «баламутов» был изгнан строгим директором.
Да и чему могли научить его «малописьменные» преподаватели начальных школ, сами представлявшие собой по большей части протестную публику? «Общественность» мечтала о какой-то иной России, похожей то ли на Запорожскую Сечь, то ли на Беловодье, где каждый волен и свободен и получает неизвестно за что хорошее жалованье. У России, имеющей два лика, материнский и мачехин, они видели лишь один. Никто не думал, что и для них держава является крышей, хоть бы и соломенной, но спасающей от стихии, чужеземных нашествий, междоусобицы…
К четырнадцати годам Нестор Махно уже понял: кулаки, помещики, торговцы, заводчики – это враги, не дающие житья его многочисленной семье, споившие отца. Полицейские, чиновники, попы – тоже враги. Если у них отобрать добро, землю и раздать людям, все заживут вольготно и счастливо.
Лишенный отца, школы и воспитателей, он, как и любой активный, кипящий энергией подросток, мечтал об учителе, который объяснил бы ему, как жить и зачем. И он его нашел. Нестор услышал от Вольдемара Антони такие слова, которые до сих пор никто и никогда не произносил.
Подобные Антони наставники, как мухи, слетались в бывшие козацкие слободы, такие же, как примечательное по названию Гуляйполе, своего рода столица «гулящих людей». Впрочем, аналогичных «столиц» в прежнем Диком Поле, ставшем самым богатым и самым взрывоопасным российским краем, насчитывалось немало. В Москве и Санкт-Петербурге, мнящих себя ключами к стране, заложены лишь фитили. Запалы. А основной заряд взрывчатого вещества – здесь.
Глава восьмая
Они шли по улице Гуляйполя с независимым видом, ощущая свою слитность и силу. Разумеется, в ватаге сам Нестор, его брат Григорий, братья Лепетченки, Сашко Калашник, Семка Каретников, Тимош Лашкевич. И чуть в стороне Федосий Щусь.
Их компания за два-три года несколько увеличилась. К ним пристал высокий чернобровый Петро Шаровский, парнишка из еврейской колонии Шмерко Хшива, Марко Левадный из соседнего села Тырса. Эти держались немного позади, как и положено новичкам.
А следом и как бы по своим делам плелась босоногая Настя, непризнанная участница этой первой «махновской армии».
Шли, лузгая семечки, лихо сплевывая шелуху. Красовались. Они уже переросли пору набегов на сады, но находились в той стадии становления, когда еще не имели ни цельной «идеи», ни безусловного вожака, которому бы повиновались беспрекословно. Пока они были способны как на безрассудную, отчаянную выходку, так и на паническое бегство в случае серьезной угрозы. И все же их радовало то, что прохожие поглядывали на них с опаской.
На углу, у больницы, они заметили отца Ивана и Сашка Лепетченков – полицейского урядника Якима Лепетченка. Был он низкорослый, но широкоплечий, при шашке и с огромным «лефоше» в кобуре.