Гунны
Шрифт:
«Сошлись стороны, как мы уже сказали, на Каталаунских полях. Место это было отлогое; оно как бы вспучивалось, вырастало вершиной холма. Как то, так и другое войско стремилось завладеть им, потому что удобство местности доставляет немалую выгоду; таким образом, правую сторону его занимали гунны со всеми своими [союзниками], левую же – римляне и везеготы со своими вспомогательными отрядами. И они вступают в бой на самой горе за оставшуюся [ничьей] вершину.
Правое крыло держал Теодорид с везеготами, левое – Аэций с римлянами; в середине поставили Сангибана, о котором мы говорили выше и который предводительствовал аланами; они руководствовались военной осторожностью, чтобы тот, чьему настроению они мало доверяли, был окружен толпой верных людей. Ибо легко принимается необходимость сражаться, когда бегству поставлено препятствие.
По-иному было построено гуннское войско. Там в середине помещался Аттила с храбрейшими воинами: при таком расположении обеспечивалась скорее забота о короле, поскольку
Иордан особо отмечает войска германского происхождения: остготов под предводительством братьев Валамира, Теодемира и Видемера, а также «бесчисленные полчища» гепидов Ардариха – вождя, «который, по крайней преданности своей Аттиле, участвовал во всех его замыслах». Валамира и Ардариха Аттила любил больше, чем других своих союзников. «Валамир отличался стойкостью в сохранении тайн, ласковостью в разговоре, уменьем распутать коварство. Ардарих же был известен, как сказано, преданностью и здравомыслием». Поэтому Аттила доверял им, несмотря на то что им предстояло биться «с сородичами своими, везеготами».
«Остальная же, если можно сказать, толпа королей и вождей различных племен ожидала, подобно сателлитам, кивка Аттилы: куда бы только ни повел он глазом, тотчас же всякий из них представал перед ним без малейшего ропота, но в страхе и трепете, или же исполнял то, что ему приказывалось. Один Аттила, будучи королем [этих] королей, возвышался над всеми и пекся обо всех».
Два войска боролись за то, чтобы захватить вершину возвышавшегося на поле битвы холма. Это удалось воинам Аэция, и они «с легкостью низвергли подошедших гуннов благодаря преимущественному положению на горе». Гунны пришли в смятение, и тогда Аттила обратился к ним с речью. Маловероятно, чтобы текст этой речи мог сохраниться, хотя бы и в вольном пересказе; скорее всего, кто-то из хронистов – вероятно, Приск – сочинил ее сам. Но если она написана Приском, который достаточно хорошо знал Аттилу, она, во всяком случае, должна быть похожа на то, что он мог сказать своим воинам в решающий момент. Нельзя полностью исключить и того, что речь могла быть застенографирована писцами Аттилы и позднее попала в руки римлян (хотя это и маловероятно). Поэтому авторы настоящей книги рискуют воспроизвести ее целиком.
«После побед над таким множеством племен, после того как весь мир – если вы устоите! – покорен, я считаю бесполезным побуждать вас словами как не смыслящих, в чем дело. Пусть ищет этого либо новый вождь, либо неопытное войско. И не подобает мне говорить об общеизвестном, а вам нет нужды слушать. Что же иное привычно вам, кроме войны? Что храбрецу слаще стремления платить врагу своей же рукой? Насыщать дух мщением – это великий дар природы! Итак, быстрые и легкие, нападем на врага, ибо всегда отважен тот, кто наносит удар. Презрите эти собравшиеся здесь разноязычные племена: признак страха – защищаться союзными силами. Смотрите! Вот уже до вашего натиска поражены враги ужасом: они ищут высот, занимают курганы и в позднем раскаянии молят об укреплениях в степи. Вам же известно, как легко оружие римлян: им тягостна не только первая рана, но сама пыль, когда идут они в боевом порядке и смыкают строй свой под черепахой щитов. Вы же боритесь, воодушевленные упорством, как вам привычно, пренебрегите пока их строем, нападайте на аланов, обрушивайтесь на везеготов. Нам надлежит искать быстрой победы там, где сосредоточена битва. Когда пересечены жилы, вскоре отпадают и члены, и тело не может стоять, если вытащить из него кости. Пусть воспрянет дух ваш, пусть вскипит свойственная вам ярость! Теперь гунны, употребите ваше разумение, примените ваше оружие! Ранен ли кто – пусть добивается смерти противника, невредим ли – пусть насытится кровью врагов. Идущих к победе не достигают никакие стрелы, а идущих к смерти рок повергает и во время мира. Наконец, к чему фортуна утвердила гуннов победителями стольких племен, если не для того, чтобы приготовить их к ликованию после этого боя? Кто же, наконец, открыл предкам нашим путь к Мэотидам, столько веков пребывавший замкнутым и сокровенным? Кто же заставил тогда перед безоружными отступить вооруженных? Лица гуннов не могло вынести все собравшееся множество. Я не сомневаюсь в исходе – вот поле, которое сулили нам все наши удачи! И я первый пущу стрелу во врага. Кто может пребывать в покое, если Аттила сражается, тот уже похоронен!» Армии, сошедшиеся на Каталаунских полях, были по тем временам огромны – здесь столкнулись войска едва ли не всей Европы. Битва была кровавой. Иордан утверждает, что «о подобном бое никогда до сих пор не рассказывала никакая древность». Протекавший по равнине ручей, если верить очевидцам, вышел из берегов от переполнившей его крови. В этой битве погиб король вестготов Теодорид – он был сброшен с коня и растоптан копытами своей же конницы. Некоторые говорили, что его поразило копье знатного гота из рода Амалов. Так или иначе, «нашли его в самом густом завале трупов, как и подобает мужам отважным, и вынесли оттуда, почтенного песнопениями на глазах у врагов». Иордан пишет, что Теодорид (а не Аэций) и оказался тем
Сам Аттила тоже едва не погиб. Он бежал (как пишет Иордан), но, возможно, просто отступил с поля боя и укрылся в традиционном убежище воина-кочевника – ограждении из повозок.
Ночь спутала все планы сражавшихся. Торисмуд, сын короля Теодорида, который удерживал центральный холм, спустился с него и, «думая, что он подошел к своим войскам, в глухую ночь наткнулся, не подозревая того, на повозки врагов». Он был ранен, сброшен с коня и чудом отбит своими воинами, после чего «отказался от дальнейшего намерения сражаться». Аэций тоже заблудился в темноте и «блуждал между врагами, трепеща, не случилось ли чего плохого с готами», но в конце концов отыскал лагерь союзников.
Утро показало, что потери с обеих сторон огромны, но в целом преимущество было на стороне римлян. Иордан пишет:
«На следующий день на рассвете [римляне] увидели, что поля загромождены трупами и что гунны не осмеливаются показаться; тогда они решили, что победа на их стороне, зная, что Аттила станет избегать войны лишь в том случае, если действительно будет уязвлен тяжелым поражением. Однако он не делал ничего такого, что соответствовало бы повержению в прах и униженности: наоборот, он бряцал оружием, трубил в трубы, угрожал набегом; он был подобен льву, прижатому охотничьими копьями к пещере и мечущемуся у входа в нее: уже не смея подняться на задние лапы, он все-таки не перестает ужасать окрестности своим ревом. Так тревожил своих победителей этот воинственнейший король, хотя и окруженный».
Аэций, посовещавшись с готскими вождями, решил не возобновлять битву, а изнурить гуннов осадой, поскольку у них не было запасов продовольствия. Положение Аттилы было отчаянным. Он был готов к смерти и даже «соорудил костер из конских седел и собирался броситься в пламя, если бы противник прорвался, чтобы никто не возрадовался его ранению и чтобы господин столь многих племен не попал во власть врагов».
Аттилу и остатки его войска спасло недоверие, которое Аэций питал к собственным союзникам. Он опасался, что, в случае полного уничтожения гуннов, готы могут «утеснить Римскую империю». Поэтому он предложил старшему сыну погибшего короля Теодорида срочно возвращаться домой со своей армией, чтобы трон не захватили младшие братья.
На этом военные действия прекратились. Всего, по сведениям Иордана, на Каталаунских полях пало 180 тысяч человек; из них в главном сражении – 165 тысяч. Еще 15 тысяч гепидов и франков погибли, сразившись друг с другом в ночь перед битвой. Современник этих событий, испанский епископ и хронист Идаций, пишет, что павших было около 300 тысяч 614 .
«Аттила, заметив отход готов, долго еще оставался в лагере, предполагая со стороны врагов некую хитрость, как обыкновенно думают обо всем неожиданном. Но когда, вслед за отсутствием врагов, наступает длительная тишина, ум настраивается на мысль о победе, радость оживляется, и вот дух могучего короля вновь обращается к прежней вере в судьбу» 615 .
614
Идаций.
615
Iord., Geth., 192 – 218.
Вопрос о том, кто же победил на Каталаунских полях, остался в какой-то мере открытым. Потери с обеих сторон были огромны, но соизмеримы друг с другом. Лагерь гуннов был окружен, но ни Аттила, ни его воины не сдались и не попали в плен. Не исключено, что они смогли бы прорваться через окружение. А уход готов, хотя и не был заслугой гуннов, давал им шанс на победу, если бы военные действия возобновились. Проспер Аквитанский писал: «…Побежденными следует считать гуннов на том основании, что те из них, кто выжил, лишившись уверенности в [исходе] сражения, стали отступать в свои [земли] » 616 .
616
Prosp. Tir., 1364.
Гунны отступили в Паннонию. Аттила вернулся в свою ставку на левобережье Истра и попытался вновь решить вопрос о дани, которую задолжала ему Восточная империя. Маркиан отправил к нему посла – некоего Аполлония. Тот переправился через Истр и прибыл в ставку Аттилы, но гуннский вождь отказался принять его, поскольку Аполлоний не привез ожидаемой дани. Впрочем, Аттила потребовал, чтобы подарки – обязательная принадлежность дипломатии того времени – были ему переданы. Аполлоний отвечал: «Скифы не должны требовать того, что они могут получить или как дар, или как добычу». Тем самым он, по мысли Приска, давал понять, «что Аттила получит либо подарки, если примет его как посланника, либо добычу, если отнимет их, убив его» 617 .
617
Prisc., 14.