Гусариум (сборник)
Шрифт:
А решать-то надо сразу.
И, хотя за него решил Влад, просто взял у него из рук Руськины поводья и придал коню ускорения, Игорек вдруг ощутил неожиданную гордость – как будто это он сам махнул рукой на карьеру, чтобы спасти друга. Ведь мог удержать поводья, оттолкнуть Влада, а не оттолкнул же! Значит, есть чем гордиться. Такое с ним бывало очень редко – главным образом в интернетной тусовке собирателей солдатиков, когда находит в какой-нибудь тьмутаракани недостающую в комплекте и редкую фигурку.
– Игорек, ты охренел? Держи Руську! – приказал Яшка.
И снежинкой на щеке растаяла гордость,
– А ты чего стоишь, как пень? – напустилась на Влада Таня. – Бежим за ними! А то упустим! Мишаня, ты можешь идти?
– Кажется, могу, – ответил Мишаня, – но страшно больно.
– Ну не помирать же тебе здесь, с этим козлом. Пошли! – приказала Таня. – Жить хочешь? Ну так и это! Не дуркуй!
Минуты не прошло – Яшка остался один на полянке. Он держал в поводу Хрюшку и совершенно не понимал, что же теперь делать. Отчего-то ему казалось, что нужно вообразить себе самое ужасное: эти сволочи упустят коней, сами утонут в болоте, так им и надо, а куда деваться, а деваться в одиночку вовсе некуда…
Выходит, надо догонять всех?
Или пусть они, идиоты, утонут в болоте! И будут тонуть, понимая, что дураки, не послушали Каллаша, и вот он жив, а они – уже нет!
Такие мудрые мысли в Яшкиной голове перебивала мысль практическая: коней надо спасать! В них куча денег вложена!
Он вскочил на Хрюшку и поскакал за своим непарнокопытным имуществом.
Куда оно подевалось – Яшка не понимал. Как человек городской, он терял в лесу ориентацию моментально. Ехал туда, где слышались голоса, но за холмиком никого не находил. Ехал по тропе, которая казалась такой надежной, нахоженной, но тропа заводила в черничник и там терялась.
Яшка не сразу признался себе, что заблудился. Признавать, что Тане, Владу, Игорьку и Мишане легче, хотя они в том же положении, потому что они – вместе, он упорно не желал. В конце концов, он остановил Хрюшку на поляне и стал орать, призывая беглецов. Глотка у него была мощная, и он докричался – к нему выехал Никита.
– А где все? – спросил Никита.
– Понятия не имею!
– Вы что, разругались?
– Козлы они! Коней отпустили – кони им, видите ли, воду найдут! А у воды, видите ли, деревня, а в деревне – врачи! Мишаню ранили, понимаешь? Пуля в плече засела…
– Им в деревню в таком виде нельзя. За французов примут. Могут поднять на вилы.
– Еще и это! И к французам нельзя – за русских примут… тьфу…
– Ага…
– За русских… А какой же я русский, когда у меня дед – чистокровный венгр? А бабка с материнской стороны – полячка? И немцы в роду были, остзейские… и у другой бабки – армянские корни… Ну вот сколько во мне той русской крови?
– А во мне? – Никита задумался. – Бабка была из Эстонии, они после Нарвского конфликта в Россию перебежали, а по крови кто, эстонка? Дед был с Украины… С другой стороны, какие-то грузины вроде были, у меня старого дядьку Арчилом зовут… А разве это сейчас имеет значение?
– Оказывается, имеет! Кто же мы, черт бы нас побрал? – безнадежно спросил Яшка. – И те нас гонят, и эти по нам палят… Шуты мы гороховые, вот мы кто!
– Ага, – согласился Никита. – Когда такое дело, работает принцип «свои-чужие». А вы для всех чужие. Потому что ничьи…
– Артисты, блин! Никитка, ведь артисты всегда ничьи! Мы – творческая интеллигенция, вот мы кто! Нельзя же искусство к государственным границам привязывать. А получается, что шуты гороховые! Мы и должны быть ничьи!
– Только не на войне… – хмуро сказал Никита. – Ребят надо поймать. Мы с Владом как-то очень плохо расстались. Понимаешь, я держу в голове карту местности, я бы мог вас всех вывести в тыл, но Влад мне не верит. А я виноват, что ли, что договор подписывал? Его все агенты подписывают! Не допускать вмешательства – это пункт второй, и там еще подпункты…
– Какой, к черту, агент?!
Влад оказался способен понять Никитину историю сразу, Яшке пришлось растолковывать, как младенцу.
– Ну, хроноклазм – он вроде прилива, большого океанского прилива. Все знают, где он случается. Но у прилива есть простой график, а у хроноклазма – очень сложный. Вот нахлынет – и утащит в каменный век, отхлынет – обратно в родной. Но бывает, что нахлынет пять раз подряд, а отхлынет – только раз, – объяснял Никита.
– Хрен чего поймешь, – резюмировал Яшка. – Послушай… У тебя поесть не найдется?
– Найдется, – спокойно сказал Никита, развязывая длинный тюк, лежавший на Маськиной холке. – Видишь, я и костюм достал. Называется – армяк. Позаимствовал… Держи горбушку.
– Что это за дрянь? – укусив, удивился Яшка. – Глина какая-то с опилками!
– Деревенский хлеб, – объяснил Никита. – Тут такой пекут. Ты ешь, ешь. Другого еще долго не будет. Так куда они поехали?
– Не знаю. Воду искать.
Никита задумался.
– Я тебя к избушке лесника выведу, – сказал он. – Будешь там сидеть, ждать меня. Скажу ему, что ты русский гусар и от своих отбился, лесник в мундирах не разбирается. Покормит хоть чем-то, в избушку пустит греться. А сам поеду наших искать. Нельзя, чтобы они встретились с французами. И нельзя, чтобы с русскими.
– А если ты опять нас вместе соберешь – что тогда? Так и сидеть в лесу?
– Говорю же тебе – выведу в тыл! По дороге придумаем, во что вас переодеть.
– А потом?
– Не знаю. Я должен вас доставить туда, где от вас не будет никакого вреда.
– Ни русским, ни французам?
– Вот именно.
– Ну, ладно…
Они поехали лесной тропой, впереди – Никита, за ним – угрюмый Яшка.
Избушка стояла в хорошем месте, к югу от холма, лесник расчистил землю под небольшой огород, держал кур и корову. Да и не совсем это была избушка – Никита рассказал, что старый барин Полянский раньше часто заходил после охоты к своему леснику, и для таких случаев имелась теплая пристройка, вполне благоустроенная. Возле нее-то и увидел Никита двух всадников в мундирах четвертого конноегерского полка Бонапартовой армии. Он опознал эти мундиры – зря, что ли, гипнологи вбили ему в голову целую энциклопедию Отечественной войны? Узнал мундиры болотно-зеленого цвета со светло-желтой отделкой, очень подходящие, чтобы прятаться в лесу, узнал и зеленые погончики с желтой выпушкой, и зеленые же штаны. У одного, постарше, были на рукаве серебряные остроконечные офицерские шевроны.