Гусариум (сборник)
Шрифт:
– Барин, барин! – позвал меня Васька.
– Ты где пропадал? – спросил я.
– Я, барин, с матросами толковал. Знаете, как зовется большая лодка, на которой господин Бахтин капитаном?
– У этих лодок нет имен, дурак. Им не положено.
– Ан нет! Зовется она – «Бешеное корыто»!
– За что ж ее так прозвали?
– Сказывают, во всех боях она впереди, и господин Бахтин собрал у себя всех самых отчаянных – и матросов, и канониров! И лезет он на этом «Бешеном корыте», не слушаясь старших командиров, в самые опасные места.
– Ну что ж, – отвечал я, – хоть это радует…
Ибо мое отношение к Бахтину с его подчиненными нуждалось в приятных сведениях, чтобы оставаться
– Счастливый день, Бушуев! – услышал я и ощутил мощный хлопок по плечу. Это был Семен Воронков, пришедший поглядеть, какие орудия привезла с собой флотилия.
– Не так уж и глупо было поставить на лодках старые единороги, – сказал он. – Вес у них невелик, скорострельны, заряжаются легко, бьют далеко. Даже четвертьпудовый единорог, стоя на носу или на корме, может беды наделать, не говоря уж о полупудовом. А вот фальконеты мне непривычны. Ядро – с яблоко, свинцовое, в ствол вбиваться должно туго, стало быть, и полетит далее чугунного. В корабельном борту немалую дырищу пробьет. А как против пехоты или кавалерии – это еще вопрос… Ну, пойду взлезу на «Торнео» к приятелям, погляжу, чем там собираются бить француза. Там-то, чай, не менее трех десятков стволов… Каково вчера повеселились с гостями? Я к себе взял штурмана и лейтенанта с «Торнео» – и до чего же славно выпили за погибель Бонапартову!
Теперь вам, милостивые государи, сделалось понятно мое отношение к морякам с «Бешеного корыта». Коли бы не законы русского гостеприимства – я бы о них не беспокоился. Обменялись дюжиной слов, не пришлись друг другу по душе – адью, мусью, и точка. Но я через добросердечие свое принужден был теперь жить с ними под одной крышей, и это меня сильно угнетало. Бахтин сам чванился своим якобы особым положением в шхерном флоте и подчиненных тому обучил. А что за особое положение – выяснилось несколько дней спустя.
К тому времени канонерские лодки уже вовсю патрулировали вверх и вниз по Двине, отгоняя и самим своим видом, и пальбой вражеские разъезды. Однако сожжение форштадтов представлялось неминуемым. Фон Эссен распорядился вывезти из Рижской крепости все горючие вещества – смолу, деготь, скипидар. Всё это было отправлено на форштадты вместе с тысячей просмоленных веревочных венков.
После нескольких сомнительных тревог явилась наконец и та, коей придали значение. В крепость прискакал главный курляндский лесничий герр Ренне и привез известие, что неприятель переправляется через Двину в семи верстах выше Риги. Казалось бы, что такое семь верст? Отправить конный казачий дозор и убедиться в правильности сообщения – дело получаса, господа! Однако пробили общую тревогу, войска встали в ружье, артиллеристы расположились около своих орудий. Эссен же отправил в разведку не абы кого, а начальника своего штаба подполковника Тидемана со свитой! Отправление столь значительного лица – дело долгое, меж тем фон Моллер получил приказание послать к месту переправы канонерские лодки, сразу всю флотилию. Великая вещь паника, господа! Были бы французы умны – послали бы переправляться через Двину взвод инвалидов, который оттянул бы на себя всю рижскую пехоту, кавалерию и флот, а сами бы немедля установили батареи на левом берегу и начали методический обстрел города. Однако ж ни Макдональд, ни Граверт, ни помощник Граверта Йорк не сообразили, к счастью нашему, сколько велика была паника фон Эссена.
Моя рота охраны порта избегалась и взопрела, пока флотилия ушла вверх по течению. Лодки были пришвартованы на большом пространстве берега, моряки, соответственно, не все при них обретались, а надо было добавить боезапаса, ядер для фальконетов и бомб для единорогов. Наконец лодки пошли в неком мне непонятном порядке. Да и тот был нарушен – когда первые суда поравнялись с Павловым бастионом, вперед вырвалось и пошло очень ходко «Бешеное корыто». На носу у него торчал ствол полупудового единорога. Рядом с канониром стоял, щегольски опираясь о кортик, Бахтин, в белых своих панталонах – замечательная мишень для хорошего стрелка.
Я не знаю, где нелегкая носила старого болтуна фон Ренне и откуда он прислал столь скоро гонца к фон Эссену. Гонец оказался обычным местным крестьянином на низкорослом коньке и подтвердил – точно, неприятель форсирует Двину! Это было уже в семь часов вечера. Фон Эссен, не дождавшись Тидемана, приказал поджигать Московский и Петербуржский форштадты. Тидеман всё еще где-то пропадал – и пешком-то пройти семь верст вверх по течению да семь вниз можно весьма скоро, а он со свитой был на хороших конях, и одному богу ведомо, где злосчастный подполковник заплутал.
Послали полицейских и солдат предупреждать тех жителей форштадтов, что уже вернулись в дома свои. Народ потянулся обратно в крепость. Стало темнеть, вечер выдался душный, небо обложили тучи, следовало ожидать ночной грозы. Незадолго до полуночи на реке появились лодки и встали, растянувшись в цепь, от крайних домов Ластадии до порта. В полночь грянула пушка – это был сигнал поджигать форштадты.
Первым запылал Московский форштадт, за ним Петербуржский. И тут же обыкновенный перед грозой сильный ветер обратился в сущую бурю и понес клубы дыма и горящие щепки прямо на рижские бастионы и равелины. Стало светло, как днем, и жители, стоя на тридцатифутовых стенах, каждую минуту ожидали, что начнутся пожары и в самой Рижской крепости. А коли так – город беззащитен перед вражеским приступом.
О том, каковы в деле канонерские лодки, мы еще не знали.
Форштадты горели до утра, когда фон Эссен выслал пожарные команды и огонь был усмирен. Тут выяснилось много неприятностей – от переменившегося ветра загорелись и те кварталы Петербуржского предместья, которые к сожжению вовсе не были предназначены, и множество жителей пострадало. Кроме того, как на всякой войне, появились мародеры, которые нарочно поджигали дома, чтобы в суматохе поживиться ценным имуществом.
Я с Васькой прибыл домой на рассвете, от усталости валясь с ног. Дома я обнаружил гостей своих, ругавшихся отчаянно. Они всю ночь провели на реке, и лишь теперь фон Моллер часть экипажей отпустил для отдыха. Частично их злость объяснялась тем, что данный в начале войны зарок не позволял им напиться. Я же успел перехватить пару чарок – на том и держался.
– Мы ни черта не нашли, хотя поднялись не на семь, а по меньшей мере на двенадцать верст, – сказал Бахтин. – Я искал переведаться с неприятелем, но неприятель оставил нас с носом! Никто не форсировал реку, мы привезли весь боеприпас нетронутым. Проклятые немцы!
Нетрудно было догадаться, что он имел в виду фон Эссена с его штабом.
Я был зол не менее господ с «Бешеного корыта» и, возможно, искал, на ком бы свою злость сорвать. Для спора и ссоры годилось сейчас решительно всё.
– Ваш господин фон Моллер тоже, поди, не русский, – возразил я. – А у нас не сплошь немцы, командир порта – Шешуков…
– Шешуков?! Ну что такое контр-адмирал Шешуков? – спросил Бахтин, но как спросил! Товарищи его лишь руками горестно развели.
– Достойный офицер, георгиевский кавалер… – начал было я.
– Да он настоящего боя уже лет двадцать не видывал! – закричал Бахтин. – Разве что четыре года назад, как назначили его командовать корытами в Роченсальме, отбил атаку шведских корыт, за что и сподобился Анны первой степени! А вице-адмиралом его на следующий год сделали, дабы побаловать старика и способнее назначить командиром Рижского порта!