Гусман де Альфараче. Часть вторая
Шрифт:
Тут Сайяведра весело воскликнул:
— Да здравствует дон Хуан де Гусман! Виват! Виват! Виват! Как идет вашей милости титул! И какое прекрасное имя! Смерть негодяю, который дерзнет его опорочить! «Кто, дитя мое, его отнимет, да будет проклят вовеки!» [105]
Я велел ему позаботиться об университетской мантии и сутане из самого дорогого шелка и в этом одеянии выехал на генуэзскую дорогу.
ГЛАВА VII
Гусман де Альфараче прибывает в Геную, где он признан своими родственниками и принят ими с великим почетом
105
«…да
Долгое время сохраняется в сосуде запах того припаса, которым его однажды наполнили. Если бы жизненный опыт, события и знакомства, любовь и страх не помогли мне взглянуть на мир глазами разума, а разум не заставил меня очнуться, боюсь, что и поныне я коснел бы в пороках, и никакие силы человеческие не пробудили бы меня от греховного сна. Если и возможно достичь духовного перерождения упорными усилиями, хитроумными уловками и иными средствами, все же оно потребовало бы многих трудов и долгого срока, ибо каждый должен сам сделать выбор, научившись отличать добро от зла, правду от кривды и спасение от погибели.
И уж так повелось на свете, что человек, достигший сего понимания и пожелавший выбраться из трясины, не будет оставлен небесными силами, кои укрепят его в благом решении и поддержат в подвиге добродетели; и тогда, уразумев свое былое нечестие, человек искупит его в настоящем и станет совершенен в грядущем.
Но нечестивые глупцы, что, зажмурив глаза и нагнув голову, наподобие разъяренного быка кидаются вперед, сокрушая все, что стоит на пути их прихотей, те не сразу, а то и никогда не поймут, как плачевно их заблуждение.
Они слепы, ибо не хотят видеть, глухи ко всему, чего не желают слышать, и не терпят препон. Им нравится блуждать по тропам собственного произвола и воображать, что блужданиям этим не будет конца, а их жизни предела; и в служении сему идолу они полагают свое блаженство.
Это люди широкой жизни и широкой совести; во всем они ищут широты и не желают знать никаких стеснений. Даже понимая, что поступают дурно, они продолжают творить зло, ибо не любят делать добро и повинуются одному лишь своеволию. Они закрывают глаза и затыкают уши, чтобы не видеть, не слышать и не понимать, хотя сами знают, что бечева кончается, пещера с каждым шагом все тесней, а на краю ее зияет вечная бездна. Но мы видим, что ладони бога изранены и кровоточат, и надеемся, что он не захочет больно наказать нас, потому что ему самому будет больно.
Глупцы эти думают: ничего у меня не болит, здоровье завидное, денег вдоволь, дом полная чаша, — чего же ради лишать себя наслаждений? Время терпит; куда спешить, зачем укорачивать дарованное богом блаженство? Они откладывают покаяние на минутку, а между тем проходит день, за ним пробегает другой, там уйдет неделя, пролетит месяц, промчится год — час покаяния все не наступает, а если и наступит, так слишком поздно. Этот долг они намерены выплачивать, как говорится, в три приема: скудно, неохотно и не сполна. Они не понимают, что с них все-таки взыщут, и притом без жалости и без проволочки.
Взгляните на ростовщика, который, забыв бога, помнит только о своем презренном барыше. Взгляните на распутника: весь во власти низменных страстей, он поклоняется тому, что скоро проклянет, и ищет блаженства на свою же погибель. Вот обжора, а вот гордец, сын Люцифера; он жесток, как Диоклетиан [106] , и закоснел в привычке мучить невинных, оскорблять праведных и преследовать добрых. А вот праздный клеветник, который, надеясь прибавить себе чести, вредит другим и, словно курица, роет и копает, пока не докопается до беды. Клеветники ничем не лучше грабителей и мошенников.
106
Диоклетиан (245—313) — римский император, гонитель христиан; конец его царствования историки церкви называли «эрой мучеников».
Человек честный, состоятельный и достойный не крадет, ибо доволен тем, что господь по милости своей ему даровал. Он живет на законные доходы, на них кормится сам и содержит свою семью. Такие люди говорят: «У меня, господи, есть все, что нужно, и найдется даже, что уделить другим». И они рады, когда могут одарить нуждающихся из своих излишков. Зато вор и мошенник крадет и этим кормится: не имея своего, он старается урвать от других. То же и клеветник по сравнению с благородным человеком: у благородного столько чести, что хватает и на себя, и на других, а клеветник питается честью ближнего, отщипывая и отгрызая от нее сколько удастся, ибо не укради он чужой чести, своей ему не хватит.
А вот перед вами лицемер. Как, право, не пожалеть, что море порождает безъязыких рыб, а земля — людей с длинными языками! Ведь что такое лицемер? Твердит, что давно покончил счеты с мирской суетой, а сам, словно игрок в пелоту, норовит так стукнуть об пол мячом, чтобы тот подскочил повыше и разом выиграл ему пятнадцать очков.
Горе им! Ибо сначала творят молитву, а после теми же устами пожирают достояние бедняков, вдов и сирот. Бог спросит за это, и суд будет суровый.
Лицемер подобен заряженной пищали: никому не ведомо, чем он начинен; довольно одной вспышки огня, одной-единственной искры, и из дула вылетит пуля, которая сразит насмерть исполина. Так и лицемер: достаточно пустяка — и вдруг перед всеми раскроется его темная душа и все, что в ней таится. Бойтесь людей, которые щуплы, тощи, худосочны, словно чахлая груша; тех, что елейно склоняют голову набок, выставляя напоказ свою святость; тех, что пробираются бочком, завернувшись, будто в саван, в потертую пелерину. Они невежды, а хотят прослыть учеными. Они где-то украли полдюжины изречений и потчуют ими добрых людей, выдавая их за собственные мысли. Они притворяются, что справедливы, как Траян [107] , святы, как святой Павел, мудры, как Соломон, просты, как святой Франциск, а на деле под этой личиной скрывается наглый распутник. Лицо у них бескровное и испитое — зато делишки полнокровны и припомажены; одежда тесная — зато совесть просторная; на устах «истинно так, истинно так», а помыслы полны лжи; благость напоказ толпе — и ненасытная алчность в глубине сердца. Они налагают пост и провозглашают запрет на все радости земные, а собственная их жажда неутолима; дай им хоть море выпить, все будет мало. На словах им всегда всего слишком много, на деле же их ничем не насытить. Они как финики — снаружи сладко, в речах мед, а внутри жесткая сердцевина.
107
Траян (52—117) — римский император, о благородстве и справедливости которого сохранились легенды.
Как не пожалеть этих людей? Живут без радости, мучают себя без нужды, а после смерти обречены на вечные муки в аду, — и все ради одного лишь тщеславия и мирского почета! Нельзя им ни одеться по своему вкусу, ни покушать с аппетитом; так и бродят — скаредные, унылые, иссохшие, с неспокойной совестью и несытым телом, не смея сказать, что хоть раз в жизни были счастливы. А если бы все лишения, кои они добровольно терпят из-за суетного желания казаться не тем, что они есть, если бы все это усердие они обратили к богу, чтобы вымолить прощение и спастись от вечных мук, то, без сомнения, могли бы прожить земную жизнь в веселии душевном и с миром отойти к жизни вечной.
А теперь вспомним и лжесвидетеля, чьи проделки запятнали позором целый город, а казнь радует сограждан, ибо преступление его отвратительно. Ведь есть же люди, готовые за шесть мараведи шесть тысяч раз солгать под присягой и опорочить шестьсот тысяч человек или же отнять состояние, которого они никогда не смогут вернуть обездоленному. Подобно тому как поденщики стекаются на отведенные для найма площади, откуда их разбирают на различные работы, так и ложные свидетели собираются толпами у присутственных мест, толкутся на перекрестках деловых улиц и даже в конторах у нотариусов, чтобы проведать о затеянных тяжбах и предложить свои услуги тем, кому они могут понадобиться.