Гусман де Альфараче. Часть вторая
Шрифт:
Я по себе знаю, как яростно терзала и погоняла меня жажда мщения, подобная шпорам, раздирающим бока лошади. Взбесившийся зверь — вот что такое человек, обуянный безумством мести. Меня неотвязно преследовало воспоминание о том, как любезные родственники перетряхнули и пересчитали все мои кости; стоило мне об этом подумать, и они снова начинали греметь у меня в ушах, точно бубенцы. А с каким удовольствием рассказывал дядюшка об этой расправе! Как дьявольски злобно задумал ее и осуществил! И как жалел, что не изуродовал меня вконец!
Беспрестанно думая об этом, я говорил себе: «Ах, сукины дети, канальи, так вот какое угощенье вы мне поднесли, когда я постучался в вашу дверь?»
Гнев душил меня; я горел желанием проучить всех, кто
Это ничуть меня не смутило, ибо я, как говорится, отходил уже девятый месяц и был на сносях: капитан Фавелло сказал, что галеры готовы к отплытию и вскоре направятся к испанским берегам. Якоря мои были подняты. Куда бы ни держали путь галеры, я все равно бы уехал на них; но никому об этом не говорил, решив выжидать до последней минуты.
Я согласился продолжать игру с твердым намерением подольше продержать партнеров на поводке, а потом, дождавшись удобного момента, сокрушить их одним ударом. В следующий вечер я проиграл; впрочем, не больше того, что наметил, ибо теперь я пустил в ход все свои познания, дабы управлять ходом событий. Я был все время начеку и по-прежнему уделял часть выигрыша моему другу, ибо он был тем человеком, которому предстояло стать первым козырем в главнейшей моей ставке.
Через немного дней, заметив, что Фавелло грустит и о чем-то задумывается, я спросил его, что с ним такое. Он отвечал, что его печалит близкая разлука со мной, ибо галеры отплывают, самое большее, через десять дней; приказ уже получен.
Каждое его слово было для меня как бриллиант чистой воды, а голос звучал так, словно доносился с неба и вторично возглашал: «Открой же свою корзинку», — ибо кладь, которую я намеревался унести, навеки избавляла меня от нужды.
Отведя капитана в сторону, я сказал ему на ухо:
— Сеньор капитан, вы стали для меня столь близким другом и дружба ваша мне так дорога, что не знаю, как выразить свои чувства и чем вас отблагодарить. Ваш отъезд открывает для меня возможность осуществить одно желание и добиться цели, без которой не будет мира моей душе. Если до сих пор, несмотря на нашу дружбу, я не вверил вам своей тайны, то единственно лишь оттого, что не желал понапрасну смущать ваш покой, а в вашем дружеском расположении я не сомневаюсь. В этот город я приехал не для того, чтобы им полюбоваться или насладиться радушием и любезностью генуэзцев; цель моя — отомстить за кровавое оскорбление, коему подвергли здесь моего отца, когда он был уже в преклонных годах; обидчик его — один молодой испанец, проживающий в этом городе. Он заставил моего батюшку покинуть родину; опозоренный и униженный, не будучи уже по слабости сил в состоянии потребовать надлежащего удовлетворения, старик выбрал из двух зол меньшее и почел за благо уехать на долгий срок; с этой незаживающей раной он и сошел в могилу. Нет, ему не придется сетовать на сына и укорять его в неумении чтить память родителя и защищать свою и его честь. Но, смыв местью это пятно, я не хотел бы подвергнуться преследованиям его сородичей или наемных убийц, ибо денег у него предостаточно; а потому и решил искать опоры в вашей дружбе и просить вас о помощи, которая ничем не будет вам грозить, а вместе с тем обеспечит мне полную тайну и безопасность. Я же стану навеки вашим неоплатным должником и верным слугой, ибо у меня лишь одна честь — та, что я унаследовал от отца; поскольку враг коварно ее отнял, то и я вместе с отцом обесчещен и должен отомстить собственной рукой. Мои родственники этого не сделали, опасаясь за себя; к тому же с исчезновением моего батюшки из города дело было похоронено, и им казалось, что лучше не поднимать шума и замять неприятную историю, чем делать ее достоянием злых языков.
Фавелло внимательно выслушал мои слова и выразил пожелание, чтобы я поручил дело отмщения ему, дабы он, как истинный друг, мог взять на себя часть тяготеющего на мне долга и добиться полного удовлетворения. Он долго и настойчиво меня упрашивал, но я на это не согласился, говоря, что было бы недостойно и несправедливо позволить другому отмщать за оскорбление, нанесенное мне; что единственно ради этой цели покинул я Испанию, поклявшись не возвращаться на родину, покуда сам не расквитаюсь со своим врагом, да так, чтобы он знал, кто и за что его карает. К тому же для меня было бы унизительно, если бы люди подумали, что я слаб или малодушен и потому отдал в чужие руки столь важное и заветное дело.
Выслушав мои доводы, он успокоился и больше об этом предмете не заговаривал, только прибавил:
— Если я чего-нибудь стою, если на что-нибудь гожусь, если мое имущество, жизнь и честь могут вам понадобиться, то все это принадлежит вам; на случай какой-либо угрозы я и мои люди, если вы того пожелаете, будем на страже вашей безопасности: располагайте нами по своему усмотрению. Я же ручаюсь, что, когда вы взойдете на мою галеру, могущества всей Италии не хватит, чтобы заставить меня вас выдать; я готов на любые жертвы.
— Верю вам и нисколько в ваших словах не сомневаюсь, — отвечал я. — Не думаю, чтобы с вашей стороны потребовались жертвы. Во-первых, враг мой ни о чем не подозревает; во-вторых, для исполнения моего замысла достаточно помощи Сайяведры. Все будет устроено так, что, когда злодей спохватится и бросится в погоню, будет поздно: благодаря вашей великодушной помощи я окажусь уже далеко. А сейчас, чтобы с успехом и без колебаний приступить к задуманному делу, мне важнее всего узнать точно, в какой именно день галеры снимаются с якорей, дабы не упустить время и случай.
Он пообещал известить меня об этом, и мы условились, что Сайяведра тотчас же начнет потихоньку, без лишнего шума переправлять на галеры мои сундуки и платье, не откладывая этого дела на последний, решающий час, дабы мне осталось к тому времени только взойти на судно.
Фавелло был вне себя от радости, крайне довольный тем, что я еду с ним. Он начал запасаться самыми изысканными яствами, чтобы было чем угощать меня в дороге, словно собирался везти на галере самого главнокомандующего. Я же призвал своего слугу, уведомил его обо всех этих переговорах и сказал, что зевать теперь нельзя: закваска готова, пора замешивать тесто и ставить пироги. Я еще не докончил своей речи, как он весь просиял от удовольствия, до того ему не терпелось начать охоту.
Затем мы стали обсуждать, какой род мести изберем, и я сказал:
— Для них будет всего чувствительней, а для нас выгодней и безопасней, если главный удар мы обратим на их деньги.
— Лучше и не придумаешь, — обрадовался Сайяведра. — Рубцы от ножевых ударов проходят без следа; раны же, нанесенные кошельку, заживают медленно и болят всю жизнь.
Тогда я сказал:
— Для успеха нашего дела необходимо сейчас же обзавестись четырьмя сундуками. Два ты свезешь на галеру и поставишь там, где тебе укажет Фавелло, а два других наполнишь камнями. Ни одна душа не должна знать, что в этих сундуках. Прикажи поставить их в нашем покое, да чтобы несли поосторожней. Затем ты тщательно обошьешь их дерюгой, позаботившись, чтобы они были набиты до отказа и чтобы в них ничего не брякало даже при падении. Вес каждого — около шести арроб. — Я отдал ему и другие распоряжения, все подробно разъяснив.