Гусман де Альфараче. Часть вторая
Шрифт:
Сокровища все прибывали, и я, втайне, от капитана, переносил их на галеру и складывал в свои сундуки, стоявшие в трюме. За эти дни я посетил поочередно всех моих родственников, горячо благодаря их за любезность. Отплытие галер было назначено на утро в понедельник. В воскресенье вечером я сказал трактирщику:
— Сеньор хозяин, я ухожу играть в карты в один почтенный дом. Думаю, что там и отужинаю, а если игра затянется, то, возможно, заночую, если только не будем играть до самого рассвета. Так я попрошу вас приглядывать за моими вещами, пока один из нас не вернется; возможно, Сайяведра придет раньше.
С тем я и отбыл под покровом ночи, оставив сундуки в виде платы за постой. Правда, торопясь с отъездом, я не успел их опорожнить; они так и остались набитые доверху морской галькой общим весом в двадцать фунтов.
Не хватает слов, чтобы описать, с какими почестями вывез он меня из Генуи, какими заботами меня окружил, каким вкусным ужином угостил и какую приготовил постель! Он спрашивал, как мне удалось мое дело; я отвечал, что наилучшим образом и что подробности я расскажу позже. Больше он к этому предмету не возвращался. Мы поужинали, и я лег спать; впрочем, ночь провел неспокойно, хотя вполне достиг своей цели; но я был взволнован тем, что совершил.
Так или иначе, а ночь миновала. Когда я поднялся и стал одеваться, солнце только-только всходило. Царила полная тишина, не слышно было ни всплеска, ни шороха, словно кругом простиралась безмолвная пустыня; тут вошел ко мне капитан и сказал, что мы уже обогнули мыс Ноли [112] . Погода стояла великолепная. Впрочем, она недолго продержалась; нас ждала ужасная буря, как вы увидите из дальнейшего. Счастье не всегда благоприятствует человеку. Подобно луне, оно то прибывает, то убывает, и чем оно было благосклонней, тем горше с ним прощаться.
112
Мыс Ноли — мыс на восточном берегу Генуэзского залива в сорока восьми километрах от Генуи. На крутой скале построен замок, охраняющий вход в залив.
Во все время путешествия меня томило одно-единственное желание: узнать, что произошло среди моих генуэзских приятелей, когда я наутро не вернулся в трактир. Что подумал хозяин? А еще интересней было бы поглядеть хоть одним глазком, что там творилось на следующий день и как оплакивали мое исчезновение. Думаю, родичей моих не раз бросало и в жар, и в холод! То-то они меня проклинали! Ругали небось на все корки и ни одной не приберегли для бедняков! Как старательно меня разыскивали! Сколько судили и рядили о том, куда я девался, не убили ли меня грабители, не лежу ли я где-нибудь раненый. В конце концов они, конечно, сообразили, что я уплыл на галере и меня не воротишь. Немало же прошло ночей, пока к ним снова вернулся сон!
Воображаю, как они ринулись сбивать замки с моих сундуков в надежде возместить убытки! Как пререкались, оспаривая друг у друга право первыми ухватить свою долю и решая, кому сколько причитается!
Так и вижу довольного и успокоенного трактирщика, завладевшего двумя сундуками, которые, судя по весу, вполне возмещали плату за мое содержание; еще бы, ведь внутри находилась целая гранитная плита, как раз ему на могилу.
Старенький дядя щедро вознагражден каменьями, о которых толковал Сайяведра. А кузен, вероятно, поначалу посмеивался над другими, воображая, что он-то заполучил ценную вещь, которая покроет с лихвой и заем и проценты. А когда оказалось, что она из того золота, из которого делают кастрюли, как вытянулось у него лицо, как сокрушенно опустил он очи долу, сколько раз возвел их к небесам — не затем, чтобы возблагодарить того, кто создал небесную твердь и украсил ее звездами, а чтобы вместе с другими околпаченными сородичами изрыгнуть хулу на мать, родившую такого бессовестного вора! С тем и оставайтесь. Больше я вас не увижу! Я мог бы сказать им то же, что один толедский слепец сказал своему приятелю, тоже слепому, прощаясь с ним на сон грядущий: «Спокойной ночи, завтра увидимся!»
ГЛАВА IX
По пути в Испанию Сайяведра захворал от качки; у него сделался сильный жар, горячка повредила мозги и он сошел с ума. Несчастный твердит, что его имя Гусман де Альфараче, а затем в припадке безумия бросается в море и погибает
Когда галера наша вышла из генуэзского порта, стояла прекрасная погода, и во вторник на рассвете мы, как уже сказано было выше, обогнули мыс Ноли и шли с попутным ветром до самых марсельских рифов. Там мы дождались перемены ветра и со свежим восточным бризом плыли весь следующий день до вечера, когда, ко всеобщей радости, взору нашему открылись испанские берега.
Но тут переменчивая и многоликая фортуна явила, нам на горе, все свое непостоянство. Небо затянуло со стороны мистраля (так выражались моряки) темными тучами, разразился сильный крупный дождь; ветер вдруг спал, и сердца наши омрачились, словно и их охватила нависшая над судном черная мгла. Рулевой и старшие матросы собрались на корме и стали совещаться о мерах, какие следовало принять в предвидении грозивших нам бед.
Каждый предлагал решение, казавшееся ему наилучшим; но ветер все крепчал; думать было некогда. Пришлось тут же спустить «борду» (так называется у них самый большой парус) и заменить ее малым, «марабутом», — это треугольный латинский парус в виде косынки; его установили на третьей мачте и тем немного себя обезопасили. Весла подняли и укрепили в стойках. Пассажиров и солдат, несмотря на их сопротивление, заставили спуститься в нижние каюты. Одновременно был дан приказ накрепко задраить носовые люки, что и было исполнено с большим усердием.
День померк, а с ним и все надежды, так как буря не унималась. Было решено зажечь на всякий случай штормовые огни. Волны то вздымались до неба, то разверзались под нами, открывая песчаное дно. В помощь рулевому дали опытного моряка, а надсмотрщик над гребцами велел привязать себя вместе со стулом к задней мачте, поклявшись либо умереть на посту, либо спасти погибавшую галеру.
Мы же поминутно ходили на корму и донимали его расспросами о том, велика ли опасность. И ведь каково бывает ослепление: мы больше верили его успокоительным заверениям, чем собственным глазам, видевшим перед собою верную смерть. Но ложь служила нам утешением: не так ли лживые обещания лекаря утешают убитого и сраженного горем отца, который допытывается, можно ли спасти здоровье и жизнь его сына? Больной уже испускает дух, а врачи твердят, что ему гораздо лучше. Так и надсмотрщик: желая нас подбодрить, он уверял, что все это пустяки; и действительно, все было пустяками по сравнению с тем, что случилось немного времени спустя. Мало того что ветром изорвало в клочья марабут и пришлось поднять вместо него «трео» — круглый парус, употребляемый лишь при самом сильном шторме; в довершение бед на нас налетела другая галера, потерявшая управление, и с такой силой ударила о корму, что руль обрушился в море; лишившись последней надежды, мы оказались во власти морской стихии, и спасения ждать было неоткуда. Однако моряки не желали сдаваться, не испробовав всех средств; они перенесли два задних весла к трапам и оттуда пытались кое-как управлять разбитым судном.
Как описать то, что в эти часы видели мои глаза и слышали уши? Не знаю, где найти слова, способные это выразить. Да и поверят ли мне люди, которые сами того не испытали? Какие обеты мы возносили! К кому ни взывали о спасении! Одни громко молились самым почитаемым на их родине святым, другие звали на помощь свою мать. Сколько бессмысленных и пустых слов было тут сказано! Иные начали исповедоваться друг другу, словно все вдруг стали священниками и могли давать отпущение. Многие вслух молились богу и громко каялись в своих грехах. И, воображая, видимо, что господь глух, кричали во всю глотку, будто надеялись, что вместе с раскаянием вознесутся к небу и их души; ведь мы были уверены, что пришел наш последний час.
Так со всеми нами на борту носилась до самого утра по волнам бедная, разбитая галера; но с восходом солнца буря утихла, все кругом повеселело, и мы вздохнули свободней. Поистине нельзя не согласиться, что человек больше всего страшится смерти немедленной, ибо от более далекой он надеется ускользнуть; о себе же скажу, что я не так испугался смерти, как боялся носиться без руля и без ветрил — только не по волнам морским, а в океане преступления и позора. Я беспрестанно твердил себе, что один во всем виноват: я оказался Ионой, навлекшим на всех эту бурю [113] .
113
…Ионой, навлекшим на всех эту бурю. — См. комментарий 156 к первой части.