Гусман де Альфараче. Часть вторая
Шрифт:
Однажды, одевшись понарядней, пошел я прогуляться по широкой улице, носящей название Косо. Там мне приглянулась одна красавица вдова, женщина молодая и, судя по всему, богатая и знатная. Я беспрепятственно ею любовался, а она не считала нужным отойти от окна. Конечно, она заметила мои треволнения, но виду не подавала и притворялась, будто ничего не замечает, словно ни меня, ни ее тут не было. Я ходил вокруг нее усерднее, чем осел вокруг нории; и правда, не ослы ли мы, когда на нас находит любовная дурь? Однако она не сердилась и не уклонялась от моих взглядов, я же не решился сказать ей ни словечка, и она, как мне показалось, была раздосадована
Она ушла в комнаты. Я стал ждать, когда она появится снова, дав себе клятву, что на этот раз искуплю свою неловкость и выпущу-таки заготовленную стрелу. Но не тут-то было! Делать нечего, я отправился обратно на постоялый двор и, описав хозяину наружность дамы, спросил, не знает ли он, кто она такая. Трактирщик отвечал:
— Эта сеньора — вдова, и притом женщина четырежды прекрасная.
Я полюбопытствовал, что он хочет этим сказать, и он пояснил:
— В ней есть много красот, и всякая женщина могла бы почесть себя счастливою, если бы обладала хоть одной из них: она хороша лицом, как вы сами могли видеть; хороша именем, ибо принадлежит к одному из знатнейших семейств нашего города; хороша богатством, ибо, располагая значительным состоянием, является вдобавок наследницей своего супруга; сверх всего этого, она хороша своей доброй славой.
Видя, что чаша достоинств этой дамы так полна, что, того и гляди, перельется через кран, я сказал хозяину:
— Как же родственники позволяют молодой и привлекательной женщине подвергать себя соблазнам? Молодость, красота, богатство и свобода — опасные советчики. Не лучше ли снова выдать ее замуж, чтобы не затягивать вдовство, чреватое столькими бедами?
Он же ответил:
— Она не может выйти замуж, не понеся большой потери, ибо, вступив во второй брак, в тот же день лишится наследства, оставленного ей первым мужем, а это не пустяк. Оставаясь же вдовой, она сохранит свои права до конца жизни.
Тогда я воскликнул:
— О жестокий закон! О тяжкий приговор! Насколько лучше поступили бы вы с этой сеньорой и другими вдовами, если бы последовали обычаю, принятому в Италии: когда муж умирает, он оставляет жене великодушное завещание, по которому она получит все наследуемые от покойного деньги лишь после того, как вступит в новый брак; для того он и пишет завещание, чтобы она поторопилась снова выйти замуж и уберечь свою честь и доброе имя.
Я долго и красноречиво убеждал его в моей правоте, но он сказал:
— Сеньор кабальеро, неужели вы не слыхали поговорки: «Что край, то и обычай»? В Италии одно, у нас другое. В чужой монастырь со своим уставом не ходят, а дом дому не указ.
Я на это возразил:
— Если у вас нет обычая получше, а сами вы держитесь правила, что всяк кулик на своем болоте велик, то я не могу этого одобрить. Недаром говорится: «Худой закон хуже разбоя». Хорош, праведен и свят лишь тот закон, который покоится на основах разума.
— Не мое дело разбирать законы, — отвечал трактирщик, — но, по моему понятию, смысл этого обычая не в том, чтобы удержать вдову от второго брака, а в том, чтобы она могла безбедно дожить вдовий век и не изменять долгу из нужды, дурно употребив то, что дано для блага. Виноваты женщины, а винят закон.
Доводы его меня не убедили. Но потом я задумался над тем, что есть женщина: ведь дай ей волю, и никакого сладу не будет, а попробуй держать в узде — станет и того хуже. Кто разберет, чего ей надобно? Много от женщин зла, но много и добра. Позволь ей бежать бегом — споткнется, пусти шагом — и вовсе упадет. Недаром слово «женщина» начинается с той же буквы, что жижа: все в ней жидко, хлипко, кроме характера. Ее можно сравнить, не в обиду будь сказано, с соломой: оставь солому в поле или сложи в овине, ее ни дождь, ни ветер не возьмет, а внеси ее в дом — так она и стены проломит. Из женщины, как из апельсина, не выжмешь больше соку, чем в ней есть, а будешь упорствовать — выдавишь одну лишь бесполезную горечь. Ни в чем они не знают меры, особенно в любви и в ненависти, а уж о просьбах и желаниях — и говорить не стоит. Сколько ни давай ей, все мало; что ни даст она — ей кажется много. Женщины вообще скупы.
Однако, при всех пороках, свойственных женскому полу, горе тому дому, где не шуршат их юбки и не стучат каблучки. Нет там ни порядка, ни вкусного обеда, ни опрятно накрытого стола. Если присутствие мужчины укрепляет дом и не дает ему рухнуть, то дыхание женщины гонит от очага бедность и умножает его достаток. Дом без женщины — все равно что крепость без гарнизона или олья без свиного сала.
Впрочем, сейчас не время перебирать женские достоинства. Обратимся лучше к моим собственным прекрасным качествам, коих у меня было в те годы не меньше, чем у табака [121] .
121
…не меньше, чем у табака. — Табаку в старину приписывалось множество целебных свойств. Еще до сих пор в средиземноморских странах моряки пользуются жевательным табаком как средством, предохраняющим от цынги.
Беседуя с трактирщиком, я узнал много любопытного про Сарагосу, про городские привилегии и обычаи; все это было так занятно и мне так понравился разговор с этим человеком, что, казалось бы, лучшей забавы и не придумать. Но грехи мои судили иначе!
В плавании я схватил сильный насморк, который никак не проходил. Во время беседы я вынул из кармана платок и высморкался, а прежде чем сунуть его обратно в карман, я на него поглядел — у многих есть такая привычка.
Тут коварный трактирщик, большой любитель пошутить и посмеяться, вдруг воскликнул:
— Сеньор, сеньор! Спасайтесь! Бегите!
Я, несчастный, так весь и задрожал: ведь я постоянно боялся разоблачения и готов был в любую минуту пуститься наутек. Когда он закричал, я вскочил с места и в два прыжка очутился под пологом кровати.
Он же, не зная, в чем тут дело, подумал, что это я по доверчивости и простоте душевной, и со смехом сказал:
— Видно, ваша милость не страдает подагрой! Как вы быстро бегаете! Выходите! Благодарение богу, не случилось ничего худого. Все уже позади; вылезайте, не бойтесь.
Когда я вышел из-за полога, в лице у меня не было ни кровинки. Удивительно, как я с перепугу не выскочил в окно. Я был сам не свой, совсем потерялся, но, собравшись с силами, постарался скрыть испуг, чтобы не вызвать подозрений.
На вопрос, что все это значит, трактирщик ответил:
— Успокойтесь, сударь, и прикажите получить с вашей милости контрибуцию.
Я тут же дал ему реал, и, так как он продолжал смеяться с самым добродушным видом, я повторил свой вопрос, любопытствуя, за что он взял с меня деньги.