Гувернантка
Шрифт:
– - Но вас же, Кузьма!
– - скромно потупилась Жюли.
– - Неправда!
– - уличил КузьмаЕгорович.
– - Ты не моглазнать, что я появлюсь здесь!
Какой-то иностранец, заинтересовавшись Кузьмой Егоровичем, щелкнул блицем и тут же был перехвачен Равилем.
– - Как же вы могли не появиться здесь, если наэтом самом месте вы впервыею признались мне в любви?..
– - Слушай, дарагая! Таварищ майор!
– - прорезал вдруг шумовой фон знакомый голос с сильным восточным акцентом: двое молодых людей тащили к ГАЗику-воронку давнего нашего знакомцав наручниках. Он вырывался,
Седовласый, разгоряченный после теннисной партии, вошел в душевую раздевалку, где поджидал его смиренный Кропачев.
– - А, Кузьма, -- сказал Седовласый.
– - Как поживаешь? Проблемы?
– - Я бы уехал во Францию, а?
– - робко спросил КузьмаЕгорович.
– - Зачем я вам тут? Только людей от делаотрываетею
Седовласый пристально глянул наКузьму Егоровича, невозмутимо закончил раздеваться и пошел в душевую.
– - Тоже -- Троцкий выискался, -- буркнул находу.
– - Мы здесь в говне купайся, аоню -- и пустил струю.
КузьмаЕгорович стоял без вызова, старался только, чтобы водабрызгалананего поменьше.
– - Вот ответь мне, -- произнес Седовласый, отфыркавшись.
– - Вот сам бы ты себя, будь напосту, -- выпустил? Ну? Выпустил бы или нет?
КузьмаЕгорович справедливо понурился.
– - То-то же, -- резюмировал Седовласый.
– - Венчается рабаБожия Юлия рабу Божьему Кузьме, -- пел батюшкав небольшой церкви, нельзя сказать, чтобы переполненной.
Молодые стояли перед аналоем. Никитадержал венец над отцом, Вероника -над матерью. Равиль в одеянии дьяконакадил ладаном.
– - Согласен ли ты, -- вопросил священник Кузьму Егоровича, -- поять в жены рабу Божию Юлию?
– - Согласен, -- ответил КузьмаЕгорович, краснея.
– - Согласнали ты поять в мужья рабаБожьего Кузьму?
– - Mais oui, -- ответилаЖюли игриво, с чисто французскою грацией.
– Certainementю
Народу в небольшом зальце кишело многие сотни. Над одной дверью былавывескаСША, над другой -- ИЗРАИЛЬ, над третьей -- ФРАНЦИЯ, над четвертой -- ПРОЧИЕ СТРАНЫ.
КузьмаЕгорович растерянно озирался в гудящей толпе, потом, обнаружив дверь, ведущую во Францию, направился к ней, но тут же был остановлен:
– - Куда, папаша?
– - Даяю -- встрепенулся было КузьмаЕгорович, но тут же и осекся.
– - Мне только спросить, -- сказал таким тоном, словно приучался к нему всю жизнь.
– - Всем только спросить!
– - понеслось из очереди.
– - У всех дети!
– - У всех через час самолет!
– - А ктою -- поинтересовался КузьмаЕгорович.
– - Как этою Кто последний во Францию?
– - Вон, папаша, -- показали ему.
– - Видишь?
КузьмаЕгорович подошел к длинному, надесяток листов, списку, проставил очередную цифру 946 и рядом дописал: Кропачев. Потом вернулся ко французскому хвосту, спросил у того, кто насписок указывал:
– - А у вас какой?
Тот раскрыл перед Кузьмой Егоровичем ладонь, накоторой изображенабылацифра72:
– - С позавчерашнего утра!..
Но я хочу быть с тобой!
Я
Я так хочу быть с тобой
и я буду с тобойю -
пели Никитаи его ансамбль надеревянном митинговом помосте рядом с аэропортом Шереметьево-2 лирическую песню, которую мы услышали впервые напустынном зимнем пляже. Вероникастояларядышком и дирижировалавниз, где большая толпанароду, в основном -- людей молодых, слушалапесню с должным восторгом. То здесь, то там из толпы торчали плакаты: ТОЛЬКО НИКИТА КРОПАЧЕВ СПАСЕТ РОССИЮ!, РОК -- ЭТО СВОБОДА!, ДОЛОЙ ШЕСТИДЕСЯТИЛЕТНИХ!, ГОЛОСУЙТЕ ЗА РОК-ПАРТИЮ КРОПАЧЕВА-МЛАДШЕГО!
– - и несколько особенно трогательных: ДО СВИДАНЬЯ, ПАПОЧКА! Самолеты, садясь и взлетая, перекрывали намгновенья песню гулом, но, когдане перекрывали, онадоносилась и в шумный, суетящийся зал отлетаю
Аглая издали гляделанаочередь к таможне, включающую Кузьму Егоровича, Машеньку, Жюли. Туда-сюдатаскал тележку с чемоданами носильщик Равиль.
– - Но что я там буду делать?!
– - прямо-таки ужасался КузьмаЕгорович, готовый, кажется, сбежать, как Подколесин.
– - Скажи дедушке, -- обратилась Жюли по-французски к Машеньке, -- что многие истинные коммунисты продолжали борьбу в эмиграции.
– - Бабушкаговорит, -- перевелаМаша, -- что многие истинные коммунистыю
Никитас товарищами пел, Вероникадирижировала, поклонники кричали, свистели, хлопали, махали плакатами и фотографиями ребенка-Никиты в матроске наколенях тридцатилетнего отцаю
Аглая смотреланаМашеньку, Машенька -- исподтишка -- намать взрослым печальным взглядом.
– - Начто жить, начто жить!
– - передразнилаЖюли по-русски.
– - Спроси у деда, сколько он получал, покаего не выгнали.
– - Дед, асколько ты получал, покатебя не выгнали?
– - Полторы тысячи, -- ответил КузьмаЕгорович ностальгически.
– - Сколько ж это выходит?
– - полувслух по-французски прикинулаЖюли.
– Один к одному, что ли? Переведи дедушке, что самая средняя проститутказарабатывает у нас больше завечер.
– - У нас, кажется, тоже, -- вздохнул КузьмаЕгорович, и тут их позвали заперегородку.
Никитавлетел в зал.
– - Эй, отец!
– - крикнул.
– - Жди в Париже в составе правительственной делегации. Вероникагарантирует!
– - и помахал прощально.
Вещи ползли сквозь рентген-аппарат. Таможенник выдернул большую сумку:
– - Что у вас тут?
– - Как что?!
– - возмутилась Жюли.
– - Белье, одежда!
– - Нет, вот это!
– - и таможенник, запустив в сумку безошибочную руку, извлек склеенный из осколков бюст Ленина.
– - Этою -- засмущался КузьмаЕгорович.
– - Это сувенир.
– - Не положено к вывозу, -- отрезал таможенник и бюст отставил.
– - Как не положено?!
– - возмутился КузьмаЕгорович.
– - Почему не положено?! Этавещь не представляет художественной ценности. Вот -- справкаиз Министерствакультуры!
– - Потому чтою -- не нашелся что ответить таможенник.
– - Потомую
Седовласый, наблюдая намониторе прощальную сцену, раздраженно сказал:
– - Потому, осёл, что мы отказались от экспортареволюции!