Гваделорка
Шрифт:
Ваня слушал с интересом, хотя интерес иногда окутывала полудрема. Ваня прогонял ее коротким дерганьем головы. Менял позу и опять устраивался поудобнее. Почесывал нажаренные днем ноги. Один раз ему под ноготь попало присохшее к коже томатное семечко — последнее из тех, что прилипли, когда он угодил коленом в помидор. Оно оказалось упрямым, не смылось, не отскочило в течение всего дня. Ваня пожалел его. Семечко заслуживало более счастливой судьбы, чем другие.
— Граф, подожди… — Он побрел на кухню (бесконечно далекую от кабинета Графа), выбрал на подоконнике подходящий горшок с
Ваня вернулся и забрался в кресло. Константин Матвеевич, решивший, что Ваня посетил туалет, понимающе помолчал и продолжил рассказ.
С Ремкой во взрослые годы они виделись нечасто. Раз в несколько лет. Перезванивались, правда, но все как — то наспех… Но помнили…
Однако в студенческую пору, на каникулах, они все же сумели склепать парусную лодку. До путешествия в Тобольск дело не дошло, но в окрестностях Турени поплавали немало. Называлась лодка «Евсей». В память о любимом петухе — красавце. Евсей прожил у Шадриковых до глубокой старости и умер своей смертью (хотя отчим однажды пробовал начать разговор про бульон).
Собираясь на родину, Константин Матвеевич все чаще звонил Рему Васильевичу:
— Тряхнем стариной наконец…
— Еще бы! — отзывался тот голосом пятиклассника Ремки. — Я по дешевке моторку приобрел. Назвал знаешь как?
— Конечно, знаю! «Евсей»!
— Умница! Сразу видно — профессор!..
Такой разговор случился за день до остановки Ремкиного сердца…
…Граф рассказал про это Ване и замолчал. Потом встряхнулся:
— Ну, не будем кончать на грустной ноте. Хочешь, расскажу, как мы в пятом классе ставили пьесу «Стальной волосок»? Девчонок в школе тогда еще не было, и Ремку уговорили играть принцессу. Он сперва ни в какую, но наша учительница…
В кабинете возникла (не первый уже раз) Лариса Олеговна.
— Граф! У тебя есть совесть? Ты заболтал ребенка до беспамятства! Ночь на дворе!
Никакой ночи не было. Самый длинный день лета расстилал по небу оранжевые сполохи, среди них висели разноцветные облака. Но бронзовые часы на электрокамине и вправду показывали, что уже почти полночь. Лариса Олеговна ухватила внука за локти, подняла над креслом.
— Умываться и в постель!
Ваня не упирался. Он ощутил неодолимую сонливость. И сделался легоньким, как тополиная пушинка — сейчас поплывет по воздуху. Он не поплыл, но и в ванную не пошел. У себя в комнате стряхнул на пол футбольную одежонку и мягко спланировал на кровать. Поверх одеяла, носом в подушку.
И сразу же закачало, плавно понесло его куда — то — среди размытых картин про все, что случилось в этом бесконечном дне. Столько всего случилось… И главным было… Нет, не история с помидорами и Квакером, не выстрел, не знакомства с мальчишками. Не Гваделупа и не рассказы Графа. Главное — это Лорка. Такое понимание сейчас протолкалось к Ване через всю другую память. Щуплая девочка с матросским галстучком, с чуть заметными искрами солнца в белобрысых прядках тихонько улыбалась и смотрела на Ваню сквозь напластования сна. Легкая такая. Но была в этой легкости уверенность. Потому что все плыло и колыхалось в зыбком Ванином полусне, а Лорка стояла твердо, хотя и непонятно на чем…
А потом она вдруг присела на корточки, еще раз глянула на Ваню и стала что — то рисовать пальцем у своих босоножек.
И сразу вспомнилась девочка из песенки про Гваделупу:
Есть у деда маленькая внучка, Очень непонятная она. На песке рисует закорючки, Чтобы сразу смыла их волна…И будто припев:
Лорка, Лорка, Лорка — Гваделорка…Интересно, есть ли на свете остров Гваделорка? Название вполне подходящее — такое «антильское»… А если нет — еще лучше. Пусть это будет сказка. Ихостров…
Вода, солнце и фантазии
Прошла неделя…
Вся компания купалась у старой баржи, на том месте, где в прошлом году познакомились Лика и Тростик. Трубачи, Никель и Ваня, как только добрались до песка, скинули одежду и с разгона врезались в теплую воду. Сплавали туда — сюда, поныряли с кормы, окатили друг друга каскадами брызг и встали в воде по пояс. Чтобы отдышаться. И чтобы поторопить девчонок и Тростика.
Лика не спешила — что — то искала в сумке. Тростик преданно ждал ее. Лорка — в пестром сарафанчике и босая — понуро стояла в двух шагах.
— А ты чего ждешь? — спросила Лика. — Иди, радуйся жизни.
Лорка сказала тихонько:
— Я купальник не взяла…
Лика выпрямилась:
— Да ты что? Вчера купалась в мальчишкином виде, а сейчас вдруг… Расплети косы и будешь, как пацаненок, ты же дитя еще. Мне бы твои проблемы…
Лорка вздохнула и повозила пяткой по песку.
— Вот чудо… — укорила ее Лика. — Здесь же все свои, кого ты стесняешься?
— Вон его она стесняется… — Тростик указал кивком на Тимку Бруклина из Ликиного класса. Тощий Бруклин в бело — зеленых полосатых трусах сидел неподалеку, под самым бортом баржи, и дергал проросшие сквозь песок травинки.
— Ну, чего ты опять притащился? — громко спросила Лика.
Тимке следовало бы сказать: «Где хочу, там хожу, ты это место не купила». Но он промолчал, только почесал травинкой ноздрю.
— Зануда, — заявила Лика.
Мальчишки подошли ближе и слушали разговор, стоя по щиколотку в воде. «Лико — Тимкины» отношения не были для них секретом.
Тростик разъяснил:
— Тим надеется, что ты вечером пойдешь с ним на дискотеку «Юные таланты». — Он был беспощаден в своей наивной правдивости.
Тимка поежился и, глядя в заречные дали, сообщил, что вовсе на это не надеется. Потому что у него, у Бруклина, никаких талантов нет, а гениальная Анжелика Сазонова, к тому же, на такие мероприятия никогда не ходит.
— И поэтому ты всюду таскаешься за мной, как дохлая кошка Гека Финна на веревочке.
— Сравнение твое оскорбительно для моей чувствительной натуры, — вздохнул Бруклин, — однако я стерплю и его…
— Иди окунись, — предложила Лика. Бруклин возразил, что примитивное «окунанье» не погасит жар в его груди. Мальчишки захихикали. Считалось, что Тимка валяет дурака, но… понятно было, что за этим «валяньем» есть что — то серьезное.