Гваделорка
Шрифт:
— Ага! Чтобы ты воспитывал меня ракеткой? — Ваня наконец искоса глянул на Графа.
Профессор взял себя за плечи. Покачался.
— Однако, друг мой, ты проявляешь изрядное недомыслие. Разве это был воспитательный момент? Считай, что мы просто подрались. Ну… или почти подрались. Я сгоряча стукнул тебя тем, что попало под руку. А ты по благородству характера не стал отвечать старому больному человеку и гордо хлопнул дверью… оставив меня и родную бабушку в горестной неизвестности…
— Ага, в горестной… — Ваня глянул повнимательней, и тут его дернул за язык насмешливый
Граф не стал притворяться, будто не понял. Ответил сразу:
— Посыпать голову можно и на помойке. Зачем таскать мусор в дом?
Бес опять насмешливо дернулся, но Ваня успел ухватить его за хвост. Прогнал пинком. И не спросил: «А там ты ее посыпал, голову — то?» Вместо этого сказал:
— Никакой ты не старый и не больной. Вон как вздернул за шиворот!.. Думаешь, не обидно?
— А мне, думаешь, не обидно?! — взвинтился дед. Шумно, почти обрадованно. — Ты хоть понял, чтоты разбил? Пойдем, пойдем!..
Ване что делать — то? Пошел за дедом в кабинет.
Осколки разбитой вещицы лежали на широком столе, рядом с монитором. Словно куски расколотого кокоса, только блестяще — синие снаружи и матово — белые внутри. А еще какая — то медная палочка с кружком на конце. Граф оглянулся на хмурого Ваню.
— Это голландский глобус восемнадцатого века… был… Да фиг с ним, что голландский и что восемнадцатый век. Но это память о Реме Шадрикове! Вчера его жена… вдова то есть… Валентина позвонила и сказала: «Приходи, хочу тебе кое — что передать, пока не померла». И отдала вот это. Говорит, что глобус Рем раздобыл где — то года три назад. Будто обещал: «Вот приедет Граф, буду хвастаться перед ним…» Мол, эта штука имеет отношение к капитану Булатову… Вот и отдала… А ты…
— А что я?! — старательно вознегодовал Ваня (Господи, хорошо — то как! Не надо уезжать!). — Что я?! Разве я нарочно?! Я его даже и не заметил! Зацепил нечаянно, когда полетел с кресла… А ты ворвался сразу…
— И не так уж сразу! — возразил Граф тем же тоном. — У тебя хватило времени поразмышлять и поразглядывать осколки. Хладнокровно и даже с некоторым цинизмом.
— С чем?! С чем я их разглядывал?..
— С цинизмом. Ибо как иначе назвать мироощущение, с которым человек берет разбитую ценную вещь и оставляет на ней свой автограф?.. Тоже мне Герострат…
— Кто?! Что оставляет?! — завопил Ваня с новой обидой.
— А это что? Не твоя роспись? — дед взял крупный осколок. На белой изнанке виднелся бледный, но различимый след грифеля:
Повилика
Ваня с полминуты смотрел на витиеватую надпись. Потом взглянул на деда. Снова на карандашный след. Снова на деда.
— Граф, — с чувством сказал Ваня. — Вот провалиться мне… в черную дыру Коллайдера. Не писал я этого. И даже не видел… И где бы я взял в ту минуту карандаш? Да и ЗАЧЕМ?
Граф узловатыми пальцами вцепился в подбородок.
— Но в таком случае… откуда?
— Ты взгляни! Это и почерк не мой! С завитушками! Сейчас так даже и не пишут!.. — И тут же вспомнилось карандашное слово «Булатовъ» на обороте карты!.. Он же совсем забыл про нее в нынешней круговерти!
— Граф! Я сейчас! Тебе… Ты завоешь от радости! — Ваня метнулся в коридор, дернул крышку чемодана, выхватил карту. Двумя скачками вернулся в кабинет. — Вот! Смотри! — И развернул перед дедом.
Тот не сразу взял карту. Сначала просто нагнулся и смотрел. И, кажется, не дышал. Потом ухватил обтрепанный край бумаги кончиками пальцев, повернул карту к свету, к окну…
— Глазам не верю… то есть верю, но… столько всего сразу. Это провидение…
— Или магнитный стержень…
— Не все ли равно… — Дед покачал карту перед собой, посмотрел на обратную сторону, опять перевернул. И спросил наконец: — Где взял — то?
И Ваня стал рассказывать.
После всех переживаний слова рвались из Вани потоком. Как из Ларисы Олеговны. Чтобы все было понятно, он рассказал и про купанье у баржи (где Никель вспоминал Гваделупу), и про звонок Германа Ильича, и про футбольный матч, и про таинственное жилище художника. И только после этого — про карту. Дед понимающе кивал, не перебивал. И лишь когда Ваня выдохся, дед спросил:
— У тебя есть номер Германа Ильича?
— Что?.. Ой, нету. У Лики есть! Сейчас спрошу. Дай твой телефон, мой не заряжен… Ага… Лика! Это я… Да все в порядке!.. Да мы и не ссорились, а просто подрались чуть — чуть… — Хихикнув, он мельком глянул на Графа. — Лика, дай номер Германа Ильича, дед хочет позвонить!.. — Ваня пощелкал пальцами, Граф подсунул ему ручку и лист из принтера. — Да пишу… Спасибо… Что? У тебя? Позови, я как раз хотел ей звонить! — Это Ваня соврал с уколом совести, потому что про Лорку в тот момент не помнил. — Лор, давай завтра утром! Да, приеду!.. Я тебе столько всего расскажу!.. Да нет, не секрет, потом расскажу всем. А тебе — первой… Да!..
Потом звонил Граф:
— Добрый день. Могу я поговорить с Германом Ильичом?.. Добрый день еще раз… хотя скорее уже вечер… Это профессор Евграфов… Герман Ильич, ну что я могу сказать? Слов нет… Это не просто «спасибо», это… всем сердцем… Вернулся в сказку детства. Я вообще — то несентиментален, однако сейчас… Хотелось бы увидеться. Можно?.. Я найду… Господи, не надо мне объяснять, кто такой художник Суконцев! Ваше полотно «Город на острове» висит в университетском холле рядом с моим кабинетом… Спасибо еще раз, до встречи…
Дед сидел у стола, подперев кулаком острый подбородок. На щеках — длинные вертикальные морщины. Он казался печальным. Снова вспомнил, наверно, разбитый глобус. Карта картой, а как взглянешь на осколки…
— Граф, — мягко сказал Ваня. — Ну, чего такого — то? Осколки никуда не девались, можно склеить. Клей «Момент» схватывает намертво и быстро… Ну, может, останутся щелочки, но чуть заметные. Все равно глобус опять будет целый… Только ты купи клей сам, а то ребятам не продают. У нас в классе есть два изобретателя, они однажды пошли за клеем, чтобы собрать корпус робота, а их в магазине продавщицы ухватили за шиворот: «Токсикоманы!.. Милиция!»