Гвардейцы стояли насмерть
Шрифт:
– Не думаю, - возразил ему Глущенко. - Дом выгодный.
Бывалый воин был прав: дом с тактической точки зрения был очень удачно расположен: занятый гитлеровцами, выравнивал их линию обороны, если бы был отбит нами, то вклинивался бы в глубину обороны противника. Казалось странным, что фашисты сразу этого не оценили.
– Пошли, осмотрим вторую секцию, - распорядился Павлов.
На улице во всю светила луна, и бойцы по одному перебежали ко второму подъезду. Как и в первый раз, Павлов оставил Глущенко и Александрова охранять вход в подъезд, а сам
Дверь открылась бесшумно. Войдя в темную переднюю, Павлов и Черноголов уловили за стенками приглушенные голоса. Затаив дыхание, прислушались. Да, это была чужая отрывистая речь. Затем раздался беспечный хохот.
Павлов пошарил руками дверь: она открывалась из передней во внутрь квартиры. Это хорошо.
"Вот и пришла та самая минута, ради которой, может быть, ты и жил на свете, - подумал сержант. - Выбирай: можно вернуться в роту и доложить Наумову, что в доме гитлеровцы и что ты не рискнул с тремя бойцами атаковать их - и никто тебя не осудит, так как задача была бы все равно выполнена. Но можно поступить и по-другому..."
Именно так и поступил Павлов.
– Готов? - прошептал он Черноголову.
– Да.
– Действуем. Сначала я бросаю две гранаты и даю очередь из автомата. Затем - ты, тоже из автомата, только меня впотьмах не зацепи. Понял?
– Понял.
– А сейчас прижмись к стенке, начинаю!
Сильным ударом ноги Павлов настежь распахнул дверь и одну за другой швырнул в комнату две гранаты... Мгновенные вспышки огня, взрывы, стоны. Ворвавшись в комнату, он длинной очередью прострелял ее, от угла до угла. Вслед за ним короткими очередями начал бить из автомата Черноголов...
Когда все стихло, они увидели через окно залитую лунным светом площадь. На фоне этого света тускло поблескивал пулемет, установленный на сошках, на столе, у окна, по сторонам свисали патронные ленты. Пол был завален бумагами, книгами, осколками битой посуды, гильзами. Посреди комнаты распластался крупный фашист. Два других лежали у стола.
Павлов и Черноголов бросились к окну. По площади в сторону Кутаисской улицы бежали темные фигуры. Очередь, вторая... Еще двое упали, остальные скрылись в развалинах дома на той стороне площади.
– Эх, не туда окно выходит, - сокрушался Павлов. - Этих бы добили Глущенко и Александров.
– Как мы их здесь не постреляли? - удивлялся Черноголов.
– Видно, в той комнате были, - сказал Павлов. Они вошли в другую комнату, как будто в спальню.
У стены отсвечивала никелем широкая кровать, а напротив нее - разбитое зеркало шифоньера. Рама окна была выбита наружу, на подоконнике алели свежие капли крови.
– Кого-то все-таки и здесь зацепили! - воскликнул Черноголов. - То-то один все приседал, когда драпал.
Павлов и Черноголов вышли на лестничную клетку.
– Что ж нас на подмогу не позвали? - с завистью в голосе проговорил Глущенко.
– Сами управились, - ответил Павлов. - А ты, дядя Вася, не горюй, может, еще
Проверив квартиру за квартирой, этаж за этажом, они ничего больше подозрительного не обнаружили в доме. Только в подвале третьего подъезда укрылись обеспокоенные ночной стрельбой некоторые его жильцы.
– Неужели вы нас опять одних оставите? - с тревогой в голосе обратилась к бойцам пожилая женщина.
Павлов молча посмотрел на людей. Их было человек тридцать: старики, женщины, подростки, дети. В углу с деревянного топчана на него взглянула миловидная женщина с бледным, истомленным лицом. Прикрыв какой-то тряпицей расстегнутую блузку, она кормила ребенка.
Ну, как уйдешь отсюда? Долго ли какому-нибудь пьяному или одичалому от крови фашистскому головорезу ради забавы швырнуть сюда гранату?
Позже Павлов рассказывал, что именно тогда, находясь в этом подвале, он по-настоящему понял, что он не просто боец Красной Армии, а воин-освободитель и что он вместе с бойцами не только изгнал гитлеровцев из дома - частицы советской территории, но и избавил от фашистского рабства десятки советских людей. Пусть в огромных масштабах войны этот подвиг только капля в море, но ведь и солдат-то всего ничего - только четверо. А не из таких ли вот отдельных небольших подвигов закладывается фундамент всеобщей, всенародной победы?
Решение, что делать дальше, оставаться в этом доме или нет, у Павлова еще не созрело, пока еще ничего определенного он не мог ответить этим людям, смотревшим на них с надеждой.
Чтобы заполнить чем-то тягостную паузу, Павлов спросил, обращаясь к старику:
– Кроме четырех секций и подвалов, что еще есть у вас в доме?
– А в котельной были?
– Нет.
– Загляните туда, на всякий случай.
Вторую и третью секции разделяла котельная.
Когда Павлов распахнул дверь в кромешную тьму, пахнущую железом и подвальной сыростью, ему показалось, что в котельной кто-то есть.
– Эй, кто здесь? - крикнул он в гулкую пустоту, отжимая на рукоятке затвора предохранитель. - Отзовись, не то стрелять буду!
– Не надо, сынок, - послышался из темноты встревоженный хрипловатый старушечий голос. - Это мы тут, бабка с внучкой.
– Обождите здесь, у порога, - сказал Павлов бойцам, а сам, осторожно ощупывая ногой каменные ступеньки, стал спускаться куда-то вниз.
Когда лестница кончилась, он достал из кармана зажигалку, но кремень, видимо, источился и искры он не высек.
– Бабушка, я боюсь... - послышался рядом, почти с полу, плачущий детский голос.
– Не бойся, милая моя, это наш солдатик, русский, он не тронет! успокаивала внучку старушка.
– Бабушка, боюсь, бабушка, боюсь... - словно в забытьи, продолжала твердить девочка.
– Напугана она, сынок, - поясняла в темноте старушка, - один фриц проклятый из ружья этого, нового, что, как горохом сыплет, сюда стрелял. Да бог нас помиловал.
Павлову стало не по себе.
– А осветиться-то нечем у вас? - спросил он.