Гвардейцы стояли насмерть
Шрифт:
– Коль вы старший, с вас и начнем, - сказал я в ответ на рапорт и поздоровался с Червяковым, затем с остальными. - Откуда прибыли?
– Из Воронежского госпиталя, - ответил Червяков и, выдержав небольшую паузу, добавил: - Был ранен под Щиграми.
– Знакомые места! Я хорошо помню Щигры! Станция Мармыжи, Тим, Щигры... - перебирал я в памяти отбитые в зимнюю кампанию крупные населенные пункты.
– Мы слышали, как дрались ваши десантники, - безо всякого подобострастия проговорил Червяков. - Гитлеровцы надолго запомнят эти тургеневские места.
– А вы в какой
– В первой гвардейской стрелковой дивизии генерала Руссиянова Ивана Никитича. У полковника Войцеховского командовал батальоном.
– Знаю их обоих, - заметил я. - Хорошими соседями были! А на войне хорошее соседство - половина успеха. Сожалеете, что не к ним вернулись?
– Признаться, да, - с грустью в голосе проговорил Червяков. - Столько дорог мы прошли вместе! Да еще каких!
Неосторожно я затронул у Червякова, как и у каждого, кто после госпиталя возвращался не в свою часть, самое больное. Чтобы прервать не совсем приятные для всех нас воспоминания, я спросил его об образовании.
– До войны окончил техникум, в армии - пехотное училище. Харьковское, между прочим.
– Почему между прочим? - словно не поняв, переспросил я.
– Досадно, что снова отступать приходится, да еще по тем местам, где воевать учили, - высказал горькую правду Червяков.
Что я мог ответить ему и вот таким, как он, внимательно слушавшим наш разговор, после катастрофы под Харьковом? Я только что вернулся от командующего армией, где - в который уже раз! - снова получил приказ драться до последнего, чтобы прикрыть отход наших войск. Капкан, в который мы попали, вот-вот грозил захлопнуться, и единственное, что оставалось делать в сложившейся ситуации, - это отходить, чтобы сохранить уцелевшие войска от уничтожения.
– А откуда вы родом? - продолжал я.
– Из Сумской области, товарищ генерал.
– Семья там?
– Там. У меня к фашистам особые счеты...
Казалось бы, простые анкетные сведения, а между тем... Нет, не развязным обозником, не гарнизонным строевичком, умеющим только "печатать с носка", а совсем другим показался теперь Червяков. Мне даже стало неудобно перед самим собой за зародившиеся было сомнения о нем, как о боевом командире.
– Куда вас назначить, старший лейтенант?
– На любую должность, только бы в строй! Иного ответа я и не ожидал. Я крепко пожал ему руку, как бы извиняясь за некоторое недоверие и настороженность, возникшие при первой встрече с ним.
Вскоре мне еще раз довелось встретиться с Червяковым.
Когда остатки дивизии собрались, чтобы переправиться через Дон, я заехал взглянуть, как организовал оборону батальон, оставленный для прикрытия переправы.
И вот в это самое время я случайно наткнулся на Червякова. Он сидел на бруствере обыкновенного подковообразного пулеметного окопа, на площадке которого стоял "максим", и, сам себе аккомпанируя на гитаре, пел:
Стонала степь, изрытая снарядами,
Мы молча отступали на восток.
Не лист багряный,
А кровь из раны
Струилась на речной песок.
Эта песня, рожденная где-то тут же на суровых
Когда Червяков услышал, как я соскочил с коня, он поднялся и доложил, что его батальон готов к встрече с противником.
Захватив с собой командиров рот, мы отправились осматривать оборону.
Отрытые в полный профиль стрелковые ячейки, надежно оборудованные огневые позиции пулеметов, минометов, противотанковых ружей и пушек-"сорокапяток", ловко "оседланная" батальоном дорога от противника к переправе - все это не только говорило о знании тактики и о большом боевом опыте комбата, но и вызывало у меня уверенность в успешном выполнении задачи.
– Ну, а как люди? - спросил я, имея в виду настроения в батальоне, когда мы вернулись к "гнезду" Червякова.
– Отойдут, когда прикажут, а не прикажут - здесь останутся, - заявил Червяков тоном, не вызывающим никаких сомнений. - Так, что ли, Колеганов? обратился он к одному из командиров рот.
Пожилой младший лейтенант, очевидно, из запаса, как о само собой разумеющемся, ответил:
– Так точно, товарищ комбат, ни один не отойдет без приказа. У нас народ дисциплинированный.
– А как ты думаешь, Кравцов? - поинтересовался Червяков.
Он знал, конечно, что и этот командир роты, молодой лейтенант, наверное, не больше, как год-два из училища, ответит утвердительно, но комбату, видимо, хотелось, чтобы ротный высказался при мне. Червяков словно представлял мне своих подчиненных: мол, смотрите, они у меня не вызывают сомнений, а следовательно, и никто другой не имеет права в них сомневаться.
– Будут драться до последнего, товарищ комбат, - заявил Кравцов. - Так мне сами бойцы заявили.
– А зачем у вас пулемет на НП?
– Нравится мне это оружие, товарищ генерал, - почему-то смутился Червяков. - А потом фрицы, что сейчас полезут, может быть, по моей сумской земле проходили. Вот я и хочу угостить их своим "хлебом-солью".
* * *
...Целые сутки дрался батальон Червякова на этом рубеже и отошел, когда я прислал к нему штабного офицера.
– Еще полчаса и приказывать было бы некому, - докладывал мне вернувшийся штабной. - Людей еле-еле на взвод осталось. А перед фронтом батальона гитлеровцев положено - сотни! Да танков десятка два дымятся. Сам же комбат последней лентой прикрывал отход к переправе остатков батальона...
"Да, Елин был прав. Лучшего командира для передового отряда дивизии, чем Захар Червяков, было бы трудно подобрать", - подумал я.
Сквозь огонь и воду
Но вот и Средняя Ахтуба - очень маленький степной городок.
Батальоны, дивизионы и полки, не доезжая трех-пяти километров, спешивались и направлялись в свои районы сосредоточения.
Переброску дивизии удалось провести незаметно для противника. Через несколько лет после окончания войны я познакомился с книгой немецкого генерала Дерра "Поход на Сталинград". Автор ее, основываясь на германских источниках, до сих пор считает, что 13-я гвардейская дивизия пришла не из резерва, а была переброшена по Волге в центр города с его северной окраины, из района Рынка.