Гвардия тревоги
Шрифт:
Нет, уж пусть лучше будет как будет!
— Откуда у вас взялось это чудо? — спросил Михаил Дмитриевич, указывая на настоящий, выложенный белыми и голубыми изразцами камин, в котором весело плясал огонь.
— О, это очень просто, — ответил Николай Павлович. — Камин был здесь всегда, со времен постройки дома, но, естественно, много лет находился в нерабочем состоянии. Лет пять назад коммунальную квартиру на третьем этаже купил и расселил новый русский. Ему захотелось иметь работающий камин, и он заказал очистку много лет не прочищавшихся труб. Соседи говорят, долго искал специалиста — трубочисты, понимаете ли, перевелись. Но в конце концов своего добился. Я, как вы, наверное,
Из просторной комнаты с высокими потолками и арочным трехстворчатым окном была вынесена фактически вся мебель. Или ее здесь и не было? На натянутых наискосок и поперек комнаты веревках висели пахучие еловые лапы с розово-золотыми шишками, приглушенно сверкающие гирлянды и разноцветная мишура. У стен на полу лежали большие и маленькие подушки и два полосатых матраца. Все вокруг было увито серпантином, а весь пол усыпан толстым слоем конфетти. Елка стояла в углу, на ее ветках горели свечи, висели мандарины, поздравительные открытки и шоколадные конфеты. Внизу на взбитых клочьях ваты стоял румяный дед-мороз из папье-маше, одетый в красную бумажную шубу. Одна из створок окна была открыта настежь, и в нее виден был задумчиво пролетающий мимо окна снег. Пляшущий в камине огонь прогонял ночную прохладу.
Вика Стогова и Лина Колногуз разносили для желающих мороженое с тертым шоколадом и мелко нарезанными яблоками, выложенное в разномастные чашки. Антон Каратаев, по-турецки сидя на матрасе, ел Машин винегрет. Дочь Николая Павловича Полина рассматривала свои подарки на другом матрасе вместе со Светой Громовой и одновременно жевала лимонный пирог.
Музыка звучала, как бархат и барабан. Какие-то с трудом узнаваемые люди из восьмого «А» танцевали посреди комнаты, вскидывая руки и отбрасывая тени, причудливо изгибающиеся и мелькающие на стенах, как эльфы на своем загадочном лесном празднике.
Тая, претерпев все трудности, достигла своей цели, согрелась и блаженствовала, медленно поглощая с тарелки фаршированные грибами яйца. Само существование в мире было для нее в этот момент чувственно приятным. Неодиночество обволакивало, как легкое, теплое и пушистое одеяло. «Если они… если они всегда себя так чувствуют, — медленно думала Тая. — Тогда я тоже… я тоже хочу… научиться игрушки шить — разве сложно? В люк я, правда, не пролезу… Но ведь можно было бы что-нибудь другое, к примеру, благотворительные пироги печь. Мама бы меня научила… Тоже кому-нибудь наверняка пригодится… И пускай был бы значок… как Тимка сказал бы — Чип и Дейл всегда на проводе… пускай…»
— Рискуя показаться бестактным, все же осмелюсь потешить свое любопытство и спросить: вы уже приняли какое-нибудь решение, уважаемый Михаил Дмитриевич?.. Я имею в виду последствия блестяще выигранной Димой олимпиады, — уточнил Николай Павлович.
— Еще нет, еще, к сожалению, нет, — ответил Михаил Дмитриевич.
— Но ваши планы…
— Все складывается странно. Если бы все зависело от меня, я бы уехал работать в Штаты и увез туда Диму. Но моя мама за короткий срок сильно привязалась к внуку и решительно противится нашему отъезду. А поскольку она человек пожилой и не очень здоровый… Кроме того, вдруг выяснилось, что против нашего отъезда из страны возражает моя бывшая жена, которая живет в Москве, но, тем не менее, является Диминой матерью. Возможно, она делает это назло мне…
— А что думает по поводу всего этого сам Дима?
— Сам Дима тоже занял довольно странную позицию. С одной стороны, он говорит, что ничего не имеет против того, чтобы продолжать учиться в вашей школе…
— Разумеется, мне, как учителю математики, лестно иметь такого талантливого ученика, но надо признать, что это просто нерационально. У нас в школе даже нет специализированного математического класса…
— А с другой стороны, вчера нам домой позвонили из консульства Германии и пригласили к телефону лично Диму. Мама слышала разговор. Похоже на то, что еще в Москве он вел какие-то переговоры с представителем немецкой фирмы фактически за моей спиной… Дело в том, что, в отличие от меня самого, Дима говорит по-немецки…
— Дима знает немецкий язык? — удивился Николай Павлович. — Вот уж никогда бы не подумал…
— Он занимался с преподавателем с раннего детства. Его бабушка настояла на этом, а Дима, в отличие от меня и Диминого младшего брата, не противился.
Дело в том, что моя мать сама свободно читает и пишет на немецком и почему-то уверена, что именно немецкий, а вовсе не английский, — язык образованных и культурных людей. Английский кажется ей слишком профанированным…
— Что ж, в этом мнении вашей матушки что-то есть… Но Дима… немецкий язык… Признаюсь вам честно, я почти полгода наблюдал его на своих уроках и все-таки был крайне удивлен его победой на олимпиаде. А вы — ожидали?
— Вообще-то да, — кивнул Михаил Дмитриевич. — Я преподаватель и отец в одном лице. Заваривая всю эту кашу, я серьезно рассматривал именно этот вариант… А что касается того, что вы, Николай Павлович, не предполагали в моем сыне ничего особенного, — это неудивительно. Он ведь и в прошлой, математической, школе отнюдь в звездах не ходил. Дима в принципе не демонстративен…
— А вот и не скажите! — улыбнулся Николай Павлович. — Едва появившись в классе, ваш Дима достаточно демонстративно оказывал покровительство Тае Коровиной, вон той толстенькой девочке, которая приехала откуда-то из Сибири и испытывала определенные трудности при адаптации в нашем непростом коллективе…
— Да, я знаком с Таей. Она не раз бывала у нас дома и трогательно подружилась с моей матерью. Но, может быть, Дима в нее просто… э-э-э…
— Ах, бросьте! — махнул рукой Николай Павлович. — Это было благородное покровительство в чистом виде. Достоинства таких девочек, как Тая Коровина, начинают ценить гораздо позже. Иногда, к сожалению, даже слишком поздно… В Димином же возрасте влюбляются совершенно в других. Вот, к примеру, в таких, как наша Маша… Или Света…
— Возможно. Возможно, вы правы, — с улыбкой качнул головой Михаил Дмитриевич. — Только сейчас я вспомнил, что, когда я учился в школе (это было здесь, в Ленинграде, на Петроградской стороне), в меня самого была влюблена девочка, очень похожая на Таю. Она специально дома с вечера пекла пирожки с капустой и с вареньем, а потом приносила их в сумке и угощала меня. А я отказывался и тем доводил ее до слез… Хотя теперь я понимаю, что пирожки были просто отчаянно вкусные…
— И что же — вы могли оценить тогда ее любовь и преданность?
— Конечно, нет! Я был таким классическим очкариком-заучкой (операцию на глазах в клинике Федорова я сделал, уже когда вырос), тощим и слабым, и откровенная влюбленность в меня этой толстой девочки почему-то только еще ниже роняла меня в собственных глазах. И мне действительно нравились тогда совсем другие девочки. Яркие, звонкие… Интересно, что с ней теперь стало? Кажется, ее звали Олей… или Ларисой?
— Что ж, наведите справки о ее судьбе, — с улыбкой посоветовал Николай Павлович. — Думаю, это несложно. Кто знает… Ведь, насколько я сумел понять, ваша погоня за звонкой жар-птицей уже в прошлом?