Гвиневера. Дитя северной весны
Шрифт:
Какой-то огромный житель долин, находящихся по ту сторону гор, на повышенных тонах спорил с парнем из Ланкашира, и мне на мгновение показалось, что спор кончится неприятностью. Но его спутник заказал обоим еще эля и вывел приятеля на улицу, как только волнение улеглось.
Кто-то взялся за арфу, и в надежде услышать песню люди замолчали. Я слышала, что всех кельтов, ирландцев, бретонцев, кумбрийцев или корнуэльцев настолько трогает музыка, что помогает исцелять раны и лечит переломанные кости. Возможно, это не так уж и далеко от истины.
Меня песня, конечно, растрогала.
Когда подошла жена хозяина постоялого двора, чтобы проводить нас в наши комнаты, я сонно встала и пошла за ней через плетеную дверь.
– Комната простая, госпожа, – сказала женщина, но это лучшее, что у нас есть, и я уверена, что здесь будет тепло и удобно.
Я благодарно улыбнулась и осмотрелась по сторонам.
Большая комната была обставлена массивной мебелью, на стенах висели хорошие ковры, и ею определенно часто пользовались. Судя по всему, это была спальня владельцев постоялого двора, о чем я и спросила хозяйку.
– Да, госпожа. Надеюсь, ты не возражаешь? Другие комнаты обставлены гораздо… скуднее, и мы не могли поселить тебя в какой-нибудь убогой конуре, – простодушно ответила она.
– Но где будете спать вы с мужем? – спросила я, тронутая такой заботой. – Я вовсе не хочу лишать вас собственной кровати.
– В помещении для слуг полно места, – успокоила меня хозяйка. – Мы уже устроились, а бабка последние два дня только и делала, что мела, протирала пыль и проветривала комнату… она очень огорчится, если ты откажешься.
В самом деле, комната производила впечатление безукоризненно чистой, мебель была недавно натерта воском и блестела, а подушки безупречно взбиты. Даже Лавиния казалась довольный, доставая мою ночную одежду.
Хозяйка отгибала покрывала на кровати, разглаживала стеганую материю одеяла с заботливой гордостью.
– Оно набито пухом, – объявила она, – и гораздо лучше шерстяных одеял или тяжелых меховых полостей. Я уверена, что под ним будет хорошо спаться.
Я залюбовалась большим бронзовым зеркалом, стоявшим рядом со шкафом для одежды.
– Впервые вижу такое большое зеркало. Оно очень старое? – спросила я.
Женщина кивнула и от удовольствия заулыбалась, демонстрируя ямочки на щеках.
– Наша семья живет в этом городе с незапамятных времен. Сначала мужчины служили солдатами империи, а сейчас мы торгуем и держим постоялые дворы. Поэтому и насобирали много всякой всячины. Вот, – сказала она, указывая на картину, на которой был изображен крепкий мужчина, сидевший верхом на огромной лошади, – это портрет предка, приехавшего из Сарматии, когда город был еще молодым.
Я подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть картину, и хозяйка поднесла к ней светильник.
– Он был еще и гордым воином. Приехал сюда издалека, откуда-то с востока, и, я не сомневаюсь, хорошо сражался. В этой местности многие ведут свою родословную от сарматов, осевших здесь, когда срок их службы в легионах кончился.
– Что у
– Это копье. Наши предки сражались верхом и пользовались копьями так же умело, как и мечами. Бабка говорит, что наша семья много лет хранила его меч, но никто не знает, куда он делся. Возможно, достался какому-то ирландскому воину, – добавила она. – Но мальчишки в округе по-прежнему играют деревянными копьями и любят хвастаться своим происхождением от конных воинов.
Это объясняло потасовку юнцов на поле, которую мы видели по дороге в город. Неудивительно, что они не заметили нашего приезда: если бы кто-то приближался ко мне с таким оружием, я бы тоже не стала глазеть по сторонам.
Той ночью я спала очень хорошо, и мне ничего не снилось, настолько я устала. Легкое, пушистое одеяло было теплым и удобным, как и говорила хозяйка, и я решила спросить ее, где она его достала.
На рассвете из кухни поплыл запах бекона. Вокруг уже царила суета, и, чтобы не беспокоить хозяев, я прошла на конный двор в поисках воды. Небо было почти безоблачным, передо мной расстилалась пойма широкой реки, и я не могла налюбоваться ею, пока восход менял цвета от персикового к золотому, а потом к бледно-голубому. Вода в колоде совсем оттаяла, и я, завязав волосы на затылке, плескалась в ней, с радостью понимая, что весна действительно наступила.
Мое внимание привлек стук копыт, я подняла глаза и увидела, что во двор галопом въехал какой-то юноша и направил лошадь к кухонной двери. Он управлял лошадью только с помощью колен, потому что в руках держал корзину с яйцами, переложенными мхом. Я восхитилась тем, что он вез такой хрупкий груз со столь головокружительной скоростью.
Лошадь послушно остановилась, когда юноша окликнул меня. Подав мне корзину, он соскочил с лошади, в обмен на яйца вручил поводья и стремглав помчался на кухню. Как и следовало ожидать, я стала водить лошадь по двору, чтобы дать ей остыть.
Это была молодая рослая кобыла, хотя и не такая высокая, как наши, и несмотря на то, что в этой пробежке лошадь сильно вспотела, усталой она не выглядела. Я с интересом рассматривала длинные кожаные петли, свисавшие с обеих сторон седла, и гадала, что бы подумал сейчас Руфон, потому что они были вытянутыми и изношенными, будто ими часто пользовались, хотя и не годились для того, чтобы привязывать седельные сумки или вьюки.
Парень выбежал из дома и, быстро улыбнувшись, взял у меня поводья.
– Тетя Гулда сказала, что, если я вовремя не привезу эти яйца на завтрак постояльцам, она шкуру с меня спустит! – Потом он озорно ухмыльнулся. Его волосы и глаза были черны, как агат, а кожа отливала бронзой – такого я никогда раньше не видела. – Похоже, что в твоем отряде есть несколько важных особ, а?
Я засмеялась и сказала, что это зависит от того, как посмотреть.
– Вот это для чего? – спросила я, указывая на кожаные петли.
– А вот для чего, – объяснил он и, подняв одну ногу, вставил ее в петлю и прыжком очутился в седле.