Хадасса
Шрифт:
Я только что отказалась от контракта на следующую осень. В течение девяти месяцев по пять дней из семи в квартале евреев-хасидов я делила свое время с восемнадцатью светящимися личиками и с моей удивительной одиннадцатилетней любимицей. Я сделала его, этот поворот в жизни, переполненной поворотами. Я узнала Хадассу, девочку одиннадцати лет. В течение наступающего лета она станет бат мицва, и я никак не смогу оттянуть время, когда она перейдет к третьему этапу, будет учиться вести дом, готовить по строгим предписаниям, хранить чистоту во время месячных. Время моей промежуточной остановки около маленьких дочерей Израиля истекло. Пора отправляться в дорогу с коробом, до слез переполненным воспоминаниями. Я просто ответила ей, что мне нужна передышка.
— Передышка, потому что ты выходишь замуж?
— Нет, пока еще не выхожу.
— А кто будет приносить нам книги из библиотеки? Кто будет покупать новые томики
Я не сумела угомонить длинные ресницы, которые хлопали, чуть не вылетая из глаз. И смотрела на нее, покусывая палец.
— Я очень не хочу, чтобы ты уходила, — сказала она и, повернувшись ко мне спиной, бросилась к лестнице. Стук ее шагов, как удары топора, разбивал мне сердце.
— Мадам Алиса, можно уже уходить? — спросила Ити, когда я переступила порог нашего класса, гда Хадасса сидела на своем ранце.
Прозвонил звонок, и дрожь пробежала по моим рукам.
— Да, хорошо, — пробормотала я, подняв указательный палец в сторону неоновых ламп, — но завтра надо прийти, завтра последний, самый важный день.
Девочки вышли одна за другой, до завтра, мадам. Я обошла пустой класс, встала у подоконника, оперлась на него, изо всех сил сдерживая слезы. Затем поспешила в коридор, на лестницу, к выходу, протиснулась между рядами и с галереи поискала глазами малышку, которая вместе с Нехамой и Ити пересекала улицу Доллар. Преподавательницы еще не вышли. Автобусы опаздывали. Я ускорила шаг. Догнала девочек.
— Ты пойдешь с нами? — удивившись, спросила меня Ити.
Я отправилась вместе с ними в прекрасный квартал с двухсотлетними деревьями. Когда девочки переставали перешептываться и украдкой бросали взгляды на меня, я улыбалась им во весь рот как ни в чем не бывало, сохраняя при этом дистанцию в два метра между ними и мной, разумеется, потому, что гойкане должна сопровождать евреек. Я пошла бы с Хадассой куда угодно; я была очарована ею, ее худенькой шейкой, угловатыми плечиками, ее тенью, порхавшей повсюду в этот июньский, почти завершившийся день. Хадасса, остановись на секунду, давай вернемся в сиреневый класс, сядем рядом, расскажи мне о себе, обо всех вас, о том мире, в котором ты живешь; я еще ничего не знаю, а мы уже подошли к концу. Ты должна обучить меня, да, я могу освоить идиш, могу научиться чему угодно — прыгать через веревочку, печь священный хлеб, баюкать Хану-Лею, могу остричь косу, качаться во время молитвы, надевать майку на купальник, отделять мясные продукты от молочных и никогда не путать приборы для тех и других, могу смыть хну с руки и есть китайские финики тысячами. Пригласи меня.
— Мадам, я тебе обещаю, что приду завтра, потому что у меня есть подарок для тебя и я не сделала записи в твоем блокноте! — заверила меня Ити.
— А ты, Дасси, ты придешь, не так ли? — с тревогой рискнула я спросить.
Вдруг замерев, девочка обернулась, выставила палец из сжатого кулачка, направила его на меня, как маленький голубой пистолетик, и сказала:
— Мадам Алиса, меня зовут ХА-ДАС-СА.
Часть IV
Небо. Голубое. Мои руки напряжены, ноги раздвинуты, мое тело чахнет. Я — звезда, упавшая в траву. Глаза мои гаснут и открываются: небо, голубое, небо, голубое. Я чувствую, как у меня на языке тает последняя кошерная конфета, подаренная в день расставания. Нет больше чаек. Нет одуванчиков, и бальзамины увяли. Август окутан долгой летней жарой. Уже две долгие недели ветер обходит остров стороной. Некоторые зажиточные горожане покинули столицу и перебрались поближе к реке, другие спят нагишом под вентиляторами и ждут возвращения осени. Шоколад смешивается с мятой. Дети-призраки приближаются и исчезают, мадам Алиса, ты поедешь на лето в Валь-Морен с родителями?Я облизываю губы языком, кусаю их, чтобы не закричать и не оборвать всю траву в сквере. Небо. Голубое. Мадам, ты еще будешь преподавать в будущем году?Нет, с этим покончено. Все кончено. Вы будете учиться на прежнем этаже, перестанете замечать меня в коридорах, узнавать на улицах квартала, нет, я не вернусь. Ты уедешь, как мадемуазель Шарлотта из романа?Да, именно так. Мадам, а что ты будешь делать потом?
Ваши голоса все те же. Как и записи в блокноте, что передавался от парты к парте и вызвал стычки. «Это моя мама купила его для тебя», — гордо уточнила Ити. — «Мы все оставим в ней записи». Спасибо. А кто теперь будет читать нам рассказы? Они очень нравились нам, — Хана, Ити и Трейни… Вот и конец, я буду ужасно скучать по вас, — Сими.Руки мои сжимаются, стискивают книжечку в желтой кожаной обложке, нащупав ее на моем пустом животе. «Мы всегда будем любить голубых человечков и помнить тебя — Хая и Сара В.»Жарко. Я делаю усилие, сажусь, поджав ноги. Мята смешивается с шоколадом, сахар тает и стекает в горло. Я обшариваю взглядом парк. Жду вас. С конца июня я прихожу, надеясь увидеть вас здесь, рядом с медным ангелом, наполняющим свой сосуд. Мечтаю. О них, о тебе, Ха-дас-са… Ну вот и ты, подходишь ко мне, по-прежнему в школьной форме, стоишь, касаясь кружева моей юбки. Посмотри на меня, длинной косы пшеничного цвета уже нет, я коротко постриглась, чтобы быть больше похожей на женщин из твоего квартала. Подойди ближе, присядь, скажи мне, почему ты не пришла в последний день. Почему не оставила записи в блокноте. Я падаю, перекатываюсь на живот, листаю страницы. Сто раз в день я ищу Хадассу. Ее чернила, ее маленькую чернильную закорючку. Ищу слово любви. Ищу ее тоненький голос. Копну волос. Ищу боль нарыва у рта. Ищу частичку Хадассы. Мечтаю найти четыре странички, запрятанные где-то. Ищу признания, ищу мою одиннадцатилетнюю девочку с почти черными глазами, звездочку вен на левом виске, переворачиваю страницы, — мадам Алиса не находит тебя нигде. И так — сто раз на дню.
Одуванчики поглотила засуха, и бальзамины страдают от жажды. Небо затягивается. Я больше не могу заходить в мой класс. В ваш класс. Во двор тоже. И к дубу. В квартале красных кирпичей, охраняемом эрувом,я теперь большое раздавленное Н. Мы шли вместе, друг за дружкой, ты помнишь? Твой кудрявый пучок волос казался волшебным в ярких лучах июньского солнца. Ты торопилась домой, на улицу Блумфилд, но прежде чем свернуть на нее, в нескольких метрах отсюда ты обернулась, направила свое ружье на меня, Нет, мадам Алиса,и трижды выстрелила: Меня зовут — Ха-дас-са.Твои ножки топчут августовский газон. Ты уже не видишь меня. И больше не слушаешь. Твоя хрупкая фигурка исчезает. Я глажу свои недавно постриженные в каре волосы и пальцами отираю пот на шее. Небо. Серое. Небо. Серое.
Стук высоких каблуков на тропинке, вьющейся среди деревьев. Я поднимаю голову. Чулки телесного цвета со швом. Темно-синий костюм, брошь, украшенная багровыми камешками. Застегнутая блузка. Уткнувшись подбородком в траву, я вытираю взмокший лоб рукой, разрисованной хной. Я — свидетель сцены, которая должна разыграться в еще зеленом, как водоросли на морской глубине, сквере. Тишина, слышно лишь пение птиц, которых не видно, но прежде всего нескончаемое журчание фонтана. Женщина на тонких каблуках сошла с дорожки для детских колясок, подошла к водоему, присела на длинную деревянную скамейку. Осмотрела все вокруг. Различные входы в сад, песочницы, опять входы, каждый из них. Ее пальцы сжимаются и разжимаются, как и бедра, скрытые под нейлоном. Семнадцать часов пятнадцать минут, воскресенье, август. Рука женщины извлекает льняной платочек, аккуратно вытирает им лоб, затем виски, прикладывает к ямочкам на щеках, подносит ко рту, который приоткрывается, позволяя осушить его. Шапочка снова описывает круг и вдруг замечает меня. Внимательно приглядевшись, я узнаю лицо, которое не загорает или совсем чуть-чуть. Женщина, читавшая письмо цвета фуксии апрельским днем, — та самая, что была с зеленым воротничком на свадьбе Ривки: кузина Хадассы. Я сжимаюсь, склоняю голову, изображая безразличие. Подул горячий ветер, разметавший тополиные листья. Одной рукой женщина придерживает шапочку.
Одна, две, три секунды, и вот на сцене появляется мужчина. Он подходит с южной стороны, со стороны белых лоджий на фоне кирпичей. Женщина почувствовала, что он приближается, лихорадочно осмотрелась и увидела идущего ей навстречу Яна. Она резко встала, затем одумалась и снова села, опустив голову. Я подняла свою сумку, сунула в нее блокнот. Повернулась спиной к сцене, разыгрывавшейся уже без меня. Пересекла песочницу и, быстро шагая, обошла желтую горку. С сумкой через плечо повернула с улицы Сен-Виатер на восток. Ускорила шаг на Парковой аллее, где мне пришлось пробираться среди машин, а далее продолжила путь, минуя кошерную булочную, затем мясную лавку, я задыхалась, голова была в огне, прошла Жанн-Манс, кафе «Пейгл» и, уже обходя блинную, в ста метрах впереди увидела, услышала, почувствовала скрежет шин по мостовой, скрипящее, долгое, мощное, прерывистое торможение грузовичка, доставляющего товары. Быстрыми шагами я уже подходила к португальской закусочной и вдруг заметила Шарля, который, протянув руки, вышел из лавки и бросился к грузовичку с надписью «Ферма Лозон». Я замедлила шаг, сдерживая дыхание, пересекла Эспланаду и подошла к управляющему, который одним движением приподнял трупик Газ Бара в черно-красной потрепанной шкурке.