Ханс Кристиан Андерсен

Муравьева Ирина Игнатьевна

— О, я знаю много-много песен! Я даже арии из опер умею петь! Из «Сандрильоны», из «Деревенской любви» — «Никогда другая дева…»

— Ну, вот эту и спой! — решил Вейсе и назвал арию Сибони. Тот кивнул головой и ударил по клавишам.

Сначала голос мальчика звучал прерывисто, непривычный аккомпанемент казался ему помехой. Но скоро дело пошло на лад, и чистые струйки высокого альта свободно разлились по комнате. Слушатели одобрительно кивали в такт пению: что вы думаете, а ведь у малыша и вправду неплохой голосок!

Юного дебютанта осыпали похвалами. Он заикнулся о желании декламировать — и это было встречено с одобрением. В чувствительных местах его голос дрожал и на глазах выступали слезы. Все были окончательно растроганы.

—

Я предсказываю, господа, что из мальчика впоследствии выйдет толк! — торжественно сказал Баггесен.

— Но для этого хорошо бы ему помочь, — вставил Вейсе, — голос у него необработанный, ему надо долго учиться…

— Я буду его учить! — воскликнул легко воспламенявшийся Сибони. — Да! Джузеппе Сибони всегда готов прийти на помощь истинному любителю муз! И какая-нибудь старая одежда и обед — все это найдется. Решено!

Вейсе перевел слова Сибони, и «любитель муз», ошалевший от свалившегося счастья, забормотал несвязные слова благодарности. Он пошатывался от волнения, усталости и голода.

— А что, наверно, неплохо бы нашего найденыша подкормить? — проницательно заметил Вейсе.

— О, разумеется! — И Сибони подозвал стоявшую у двери экономку.

— Устройте мальчику настоящий пир! — распорядился он. — Своим талантом он заслужил это.

Сопровождаемый улыбками, кивками и добрыми пожеланиям«, Ханс Кристиан отправился за экономкой на кухню. Да, вот так удача! О такой он и мечтать не смел. Теперь уже не страшно, что в кармане у него осталось всего четыре скиллинга.

А в гостиной догадливый Вейсе устранял и это затруднение. Пользуясь общим настроением, он устроил в пользу мальчика подписку, и гости охотно раскошеливались. Набралось семьдесят ригсдалеров; при экономном расходовании этого могло хватить на несколько месяцев. Начало было обеспечено.

Через несколько дней в Оденсе обсуждалась удивительная новость: подумать только, ведь сыну сапожниковой Марии и вправду привалило счастье в большом городе! Только надолго ли?

Большие афиши объявляли копенгагенцам, что 12 апреля 1821 года состоится премьера балета «Армида». Знатоки предрекали успех, и билеты брались нарасхват. Сама мадам Шалль будет танцевать Армиду, в числе ее партнеров солист Дален — о, это первоклассный танцор, хотя и отяжелел немножко за последние годы… Но этот балет он сам готовил, и в массовых сценах примут участие его ученики и ученицы из балетной школы. Маленькая Лина Шалль танцует Амура — это ее первая большая работа, а девочка, кажется, много обещает в будущем…

Все эти разговоры повторялись в городе на разные лады. Но никому не приходило в голову обратить внимание на то, кто будет танцевать седьмого из восьми троллей, участвующих в балете. Только самого исполнителя это чрезвычайно волновало. Он не мог наглядеться на афишу и показывал ее всем знакомым. Ведь там черным по белому была напечатана его фамилия: седьмой тролль — Андерсен! Разве это не шаг на пути к славе? Квартирная хозяйка, сухопарая, желтолицая вдова, кисло поинтересовалась, сколько он за это получит. Бог мой, конечно, ничего, кто же платит ученикам? Честь важна, а не деньги! Наконец-то он спокойно, на законном основании выйдет на сцену королевского театра. До сих пор это удавалось лишь в тех случаях, когда требовалась толпа для заполнения сцены. Да и то приходилось держаться в самой глубине, подальше от света рампы, иначе слишком заметны были бы бесконечные заплатки и побелевшие швы на обветшавшем конфирмационном костюме…

Среди учеников балетной школы Ханс Кристиан существовал, что называется, на птичьих правах.

Еще осенью 1820 года он получил из театра бумагу с сообщением, что дирекция считает своим долгом отсоветовать ему пробовать свои силы в какой бы то ни было области театральной деятельности.

Все это произошло после того, как Сибони отказался держать его у себя и давать уроки. Полгода длились их занятия: Ханс Кристиан

покорно выносил вспыльчивый нрав своего учителя (впрочем, громовые раскаты итальянских и немецких проклятий обычно относились не к нему, к тому же вспышки Сибони кончались быстро), пел скучные гаммы и учил нотную грамоту. Про себя он не раз думал, что проще было бы прямо выйти на сцену и запеть, но все вокруг считали, что надо долго и кропотливо учить разные вещи. Ну что ж, надо так надо! Все любили его в доме Сибони, он был сыт, донашивал кое-какое старье из одежды итальянца, изредка декламировал перед его гостями — словом, лучшего, по его мнению, трудно было желать. Но весной у мальчика неожиданно пропал голос. Тут сказались и переходный возраст и рваные сапоги, в которых он месил снег и грязь.

Ужас охватил Ханса Кристиана. Он отчаянно цеплялся за надежду, что это пройдет, что вот на следующее утро голос непременно вернется. Но этого не случилось, да и Сибони не хотел ждать. В эту весну у него было полно неприятностей: копенгагенцы, не привыкшие к итальянской опере, освистали его в роли Ахилла, его лучшей, коронной роли! Это вывело бы из равновесия и более спокойного человека. Домой он приходил мрачным как туча, и вид вертевшегося вокруг мальчишки еще более портил ему настроение. Видит бог, он, Сибони, сделал все, что обещал! Но голос-то пропал — ничего тут не поделаешь, один хрип остался, слушать противно. То ли дело его новая ученица, маленькая Ида Вульф! Красотка девочка с огоньком в глазах, а голосок — лучше и в Италии найти трудно… В конце концов он категорически заявил мальчику, что нечего ему больше приходить сюда. Пусть возвращается в Оденсе и берется за ремесло — не всем же быть певцами!..

От этих слов фундамент хрустального замка, казавшийся уже таким прочным, рассыпался в прах. Все надо было начинать сначала. Как назло, и деньги, собранные Вейсе, подошли к концу.

Ханс Кристиан сумел найти новых покровителей: танцора Далена, старую фру Юргенсен, мать известного копенгагенского часовщика, и поэта Гульдберга, брата оденсейского полковника. Все они старались что-нибудь сделать для него. Фру Юргенсен отдала ему старое пальто с настоящим лисьим воротником, которым он очень гордился, Дален разрешил посещать балетную школу, а Гульдберг обеспечил деньгами, устроил бесплатные уроки латыни да еще сам занимался с ним датским и немецким языками. Правду сказать, этими занятиями Ханс Кристиан частенько пренебрегал: негде было готовиться, да и театр отнимал слишком много времени и сил. Теперь он мог смотреть все спектакли из-за кулис или из лож фигуранток: маленькие балерины смеялись над ним и дразнили его, но он не обращал на это внимания. А репетиции «Армиды»! Он готовился к ним целыми часами, старательно выламывая у станка свои длинные ноги.

И вот пожалуйста! Выходит, что он старался недаром. Наступил, наконец, вечер его торжества.

Радости Ханса Кристиана не омрачило даже то, что ему досталось самое ветхое трико. С замирающим сердцем он стоял за кулисами и ждал минуты выхода. Рядом с ним хихикали и перешептывались девочки, изображавшие свиту Амура. В центре кружка была хорошенькая темноволосая Ханна Пэтгес, считавшаяся одной из самых талантливых учениц балетной школы.

— Андерсен, вы, кажется, восьмой тролль? Самый последний? — окликнула мальчика одна из маленьких балерин.

— Нет, что вы, — живо откликнулся сияющий Ханс Кристиан. — Я седьмой, а восьмой Вильгельм. Вы же видели афишу!

— Андерсен, а у вас трико на спине вот-вот лопнет. То-то будет потеха!

Обеспокоенный мальчик попытался, глядя через плечо, установить размеры опасности, и тут озорница кольнула его в бок булавкой.

Еле сдержав крик, седьмой тролль укоризненно поглядел на свою обидчицу. Вот и на последней репетиции она наступила ему сзади на ногу и запачкала чулок. Ясно теперь, что это было нарочно! Ну что он ей сделал плохого? Правду говорят, что путь актера усыпан не только розами, но и терниями…