Ханский ярлык

Мосияш Сергей Павлович

— На колени, — прошептал кто-то за спиной князя.

Юрий Данилович пал на колени, в поклоне стукнулся лбом о колючую кошму.

— Ты почему не прибыл, когда я звал тебя? — спросил Узбек.

— Я думал, великий хан, что ты зовёшь только великого князя, — ответил Юрий, стараясь не выдать своего волнения.

— Да, я звал и великого князя, и митрополита, и других. Я давал им ярлыки. А ты, пользуясь отсутствием великого князя, захватил его город. Ты пренебрёг моим приглашением, князь.

В последних словах чудилась гроза, у Юрия невольно замер

дух от страха. А хан нагнетал:

— Ты знаешь, что бывает за это? А?

— Знаю, великий царь. Прости, я по недомыслию.

— Простить можно ребёнку, но не взрослому мужу.

Узбек молчал. Во дворце воцарилась тишина, где-то далеко, в стороне базара, кричал верблюд. Юрий видел, как хан повернулся к жене, что-то сказал ей негромко, она ответила ещё тише.

«Советуется, — догадался Юрий. — Господи, прекрасная ханша, остуди его гнев, подскажи доброе решение, век буду молиться за тебя, несравненная».

Прочла ли молодая ханша что-то во взгляде русского, и тоже молодого и красивого, князя или услышала его мысли, не дано было узнать Юрию, но в тот миг и потом он всегда был уверен, что именно она спасла его от смерти.

— Ну что ж, князь, — заговорил наконец громко Узбек. — Мы подумаем, как наказать тебя. Иди и жди нашего решения.

Смерть отодвигалась, жизнь продолжалась, если можно назвать жизнью тревожное, ежечасное ожидание конца.

19. НОВГОРОДСКАЯ ЗАМЯТИЯ

Великий князь Михаил Ярославич вдругорядь ошибся, опять усадив в наместники Фёдора Акинфовича. А ведь он не хотел возвращаться на должность, с которой его так позорно выпроводили. Нюхом чуял, что долго не усидит на Городище.

Да и какой бы наместник удержался, когда едва ли не подряд следовали неурожайные годы. В одном году всё вымокло, в другом — выгорело, а на третий, урожайный, пришли на поля полчища мышей, уничтожили весь хлеб ещё на корню.

Если б не подвозили хлеб из-за моря от немцев да с Низу, то вымер бы весь Новгород. Но привозной был столь дорог, что не всякий купить мог. Мизинные вымирали семьями, скудельницы, куда свозили трупы со всего города, заполнялись скоро и доверху. От голода зверел народ. За кусок хлеба, за калач могли убить человека средь бела дня прямо на улице. А уж ночью нельзя было со двора и носа высунуть. Разбойников, татей расплодилось, что крыс в амбаре.

Не наместник правил городом — голод. В такие годы казна княжеская не полнилась, напротив, скудела. С кого же было дань брать, если данники вымирали косяками? Но Золотой Орде было мало дела до этого, она требовала ежегодный осенний выход, и всякая задержка грозила приходом орды и полным разграблением обнищавших, полуживых городов и весей.

Люди, измученные голодом и нуждой, всегда искали виноватых и, как правило, находили их.

— Во всём виноват великий князь Михаил Тверской, он задерживает хлеб с Низу, оставляет его в Твери.

— Опять посадил в Городище этого корыстолюбца Фёдора, а сам — в Тверь на сытые хлеба.

— Надо звать

Юрия, тот мало сидел, а сколько добра сделал.

— Юрий Данилович в Орде, а князь Афанасий в полоне у Михаила.

У мизинных всегда богатые виноваты, у голодных — сытые. В Тверь из Новгорода привезли грамоту великому князю, и опять от Данилы Писаря: «Михаил Ярославич, надысь на вече решили слать в Орду на тебя жалобу, что-де ты закинул город на горе и нужду, а всю дань на себя берёшь. Выбрали в послы Любовича с Радомиром, которые не сегодня завтра в Орду потекут. Как я полагаю, пойдут водой и с дарами хану. Тебе лепш на Волге их перенять. Данила».

— Кто грамоту передал? — спросил князь Сысоя.

— Купец.

— Что он хоть говорил? Как там?

— Мутится народ, замятия вот-вот учнется.

— Не Москва ли сызнова старается там?

— Кто его знает. Не надо было Афанасия отпускать.

— Он мне слово дал на Новгород более не посягать.

— У него слово как шишка елова, ветер дунет — она и падёт.

— Что ж там делает Фёдор? Вече собирает, решает. А наместник где?

— Фёдор ещё с того раза напуган, поди, с Городища-то и нос высунуть боится. Зря ты его, Ярославич, опять усадил. Зря.

— А кого надо было? Тебя или Ивана?

— Можно было Ивана Акинфовича.

— Теперь чего гадать. Ты вот лучше с Иваном займись этими послами новгородскими. Как их? — Михаил заглянул в грамоту. — Этим Любовичем и Радомиром.

— Постараемся не пропустить.

— Я думаю, надо засады на Волгу и на Тверцу выслать, и обе чтоб выше Твери. Ишь ты, мимо меня хотят дары везти, умники.

— Перехватим, Михаил Ярославич, не беспокойся. Али впервой?

— Вот именно. Тогда вместо Юрия Бориса перехватили, не впервой промахиваться.

— Ты ж знаешь, что меня там не было, что тогда Давыд покойный на мякине попался, Царствие ему Небесное.

Послов вместе с их охраной захватили на Волге. Однако захват прошёл не совсем гладко. Началась потасовка, и во время свалки исчез Любович.

Повязанных новгородцев привезли в Тверь, охрану побросали в порубы, а Радомира привели к князю. Михаил Ярославич велел развязать пленника.

— Ну, что, Радомир, давай рассказывай, куда путь держали.

— За хлебом, князь, за хлебом шли на Низ. Сам знаешь, как в Новгороде с ним.

— Знаю, — нахмурился Михаил. — А ещё зачем шли?

— Боле ни за чем.

— А где Любович?

— Какой Любович? — удивился Радомир.

— Сысой, — взглянул князь на милостника. — Напомни ему.

Сысой схватил новгородца, завернул ему руки за спину и стал выворачивать длань.

— Ой, больно! — взвыл Радомир.

— Вспоминай, гад. Ну!

— Он утоп, наверно, во время драки, — выдохнул наконец новгородец. И Сысой отпустил руку.

— Ну вот, значит, был с тобой Любович, — сказал Михаил Ярославич. — И зря ты, братец, запираешься. Вот у меня грамота, и в ней всё о вас сказано. Ведь вас вече послало? Верно?