Ханский ярлык
Шрифт:
— Теперь у тебя есть за что покупать мир у Москвы, — радовался Александр Маркович.
— Пожалуй, ты прав, — согласился князь. — С княгиней вот закавыка. Она ведь сестра хана. Не озлился бы Узбек.
— А ты предложь ей жильё на выбор. Не станешь же её в поруб прятать?
— Ты что? Княгиню-то?
Агафье было предложено: «Где желала бы жить — во дворце или в отдельной клети?»
— В Москве, — отвечала княгиня.
— Ну, Москва от тебя не уйдёт, — усмехнулся Михаил, вполне оценив горькую
— Клеть, — процедила сердито Агафья. — Никого видеть не хочу.
— Ну и правильно. Там спокойней.
Для знатной пленницы освободили одну из тёплых клетей и поселили там. Сторожу было наказано выпускать её лишь до ветру, никого к ней, кроме поварих, не пускать, но и Боже сохрани обидеть чем.
— Называй её только княгиней. Понял? — наказывал князь сторожу. — И чтоб был уважителен.
С Борисом было легче. Он встретил своего давнего друга Аксайку, даже обнялись на радостях. И Михаил Ярославич определил его в клеть к конюшему, наказав накрепко:
— За Бориса головой отвечаешь, Аксай. Гляди, чтоб не утёк.
— Не утечёт, Михаил Ярославич. Не боись. У меня не утечёт.
Остальных заперли в порубы, а кому места не хватило, распределили по посадам к зажиточным мужикам, пред тем оковав, чтоб не убежали. Там их обычно пристраивали к делу, особенно к помолу зерна на ручных мельницах: «Крути, брат, жёрнов, отрабатывай хлеб».
Вскоре явился в Тверь ханский посол Кавгадый в сопровождении татар. Прижимая руку к сердцу, льстил напропалую:
— О-о, Михаил Ярославич, ты словно беркут пал на неслухов. А ведь я предупреждал князя Юрия: не лезь, не затевай ссоры. Не послушал, молодой, горячий.
Князь морщился, догадываясь, что льстит татарин не случайно, что за этим что-то кроется. Наконец перебил:
— Ты с чем-то пожаловал, Кавгадый? Говори.
— Михаил Ярославич, я увидел, какой ты великий воин. Будь же великим во всём. Не сообщай хану об этом.
— О чём?
— Ну об этой драке.
— Как же так? Ты, посол хана, требуешь утаить от него эту замятию? Хотя сам должен донести о ней хану, ты ж ведь тоже потерял людей? Не так ли, Кавгадый?
— Что делать, князь. Хан Узбек не велел мне воевать с тобой. И он очень станет гневаться, узнав о происшедшем. Гневаться на меня.
— Но ты ж и не воевал. Ты, бросив стяги, бежал с поля боя, чем облегчил мне победу.
— И за это мне не поздоровится, хан скажет с возмущением: как? татары бежали от русских? А я хотел твоей победы, Михаил Ярославич, хотел, чтоб ты наказал гордеца. Наказал. И давай забудем об этом. А? Я очень прошу, князь. Очень. Я за добро отплачу добром тебе. Вот увидишь.
— Ладно, — пожал плечами Михаил Ярославич. — Я не стану говорить, если сам хан не спросит.
— Вот спасибо,
На застолье, куда пригласил его князь, Кавгадый, перебрав хмельных медов, неожиданно предложил:
— Давай я увезу ему жену-то. А?
— Нет, — твёрдо ответил Михаил. — Жену я передам из рук в руки ему сам. Жену и Бориса в обмен на мир.
— И правильно, — легко согласился посол, — чтоб впредь не затевал ссору. Очень даже мудро: ты мне мир, я тебе жену.
Понимая, что от ханского посла кое-что зависит, Михаил Ярославич отпустил его, не только напоив-накормив и отдав ему пленных татар, но и вместе с его спутниками щедро одарил. Провожая, сказал:
— За княгиню Агафью не беспокойся, она в тепле и в холе у меня. А Юрию передай, что я склоняю его к переговорам. К мирным. Пусть сообщит мне, где желает со мной встретиться.
— Хорошо, я передам. Я сведу вас.
Весть о разгроме повергла в уныние Москву, в которую стали возвращаться уцелевшие ратники. Промерзшие, обмороженные, голодные. Рядовые являлись, а князя всё не было. Наконец нашёлся свидетель, сообщивший Афанасию Даниловичу:
— Князь ускакал с новгородцами.
— А Борис? А княгиня?
— Эти, кажется, в плену.
Вечером князь Афанасий говорил Родиону Несторовичу:
— Вот меня ещё звал. Поехал бы, ныне б в петле болтался.
— Да ну... Князь Михаил на это вряд ли решился бы.
— Он мне сказал: ещё раз попадёшься, повешу.
— Ну, это он припугивал.
Через несколько дней ввечеру прискакал из Твери гонец от великого князя:
— Великий князь Михаил Ярославич ждёт князя Юрия для ряда.
— Но его нет.
— Где же он?
— Видимо, в Новгороде.
Гонцу отвели для ночлега клеть, коня увели в конюшню, привязали к яслям с душистым сеном.
Мотря заявилась к Стюрке:
— Слыхала?
— Что?
— Ну, эта-то, твоя разлучница, в полоне.
— Ну и чёрт с ней. По мне, век бы её не было.
— Ох, и дура ж ты, Стюрка, тебе само в руки плывёт. А ты?
— Что плывёт-то?
— Ты что? Не соображаешь? Мелешь: век бы не было, а сама и пальцем шевельнуть не хочешь.
Стюрка выпучила на «тётку» телячьи глаза, и вдруг её осенило:
— Ты, ты... это?
— Именно это. С гонцом отправишь гостинец дорогой княгинюшке.
— Но у меня нет этаво...
— У меня есть. Ещё с Польши в амулетке вожу. Вишь, и сгодилось. Стряпай пироги, запечёшь в какой-нито. И разлучницы как не бывало.
— Тихо ты, — испуганно зажала ей рот Стюрка. — Не дай Бог услышит кто.
Почитай всю ночь не сомкнула Стюрка глаз, боясь проспать. Ещё и светать не думало, а она уж печь растопила. Заворчавшей поварихе молвила: