Ханский ярлык
Шрифт:
— И всё-таки это не по закону.
— Ты опять за своё, Андрей.
— Как ты не понимаешь, Данька, — вдруг почти со слезой начал Андрей, — я здесь родился. Здесь. Вот на этом самом месте. Вырос. И вдруг является сюда хозяином москвич какой-то. А? Это справедливо?
— Но я же тоже родился здесь.
— А посадил сюда Юрку-сопляка.
— Юрий здесь наместником, пока привыкнет к управлению. Ты же тоже не сидишь сразу и в Городце, и в Нижнем, и в Новгороде, хотя владеешь всеми ими. Тебе этого мало? Так?
— A-а, ни черта ты не понимаешь,
— Я всё понимаю, Андрей. И считаю, Иван, Царство ему Небесное, правильно рассудил, что Переяславль Москве отказал.
— Кстати, о Новгороде. Им владеть — всё равно что налима голыми руками держать. Того гляди, высклизнет. Сам знаешь. Даже отца выгоняли, хотя он выручал их не раз. Это я к тому, что говоришь, я владею Новгородом.
— Но Городец и Нижний твои же. А Владимир чей? Тоже твой. Почему тебя бесит, что к моей Москве Переяславль присо вокупился?
— Ты так ничего и не понял, — махнул рукой великий князь.
— Я всё понял, Андрей. Всё. Ты хотел бы усилиться того более. А для чего?
И едва удержался, чтоб не спросить: «Татарам больше выход собирать?»
— А ты для чего на Рязань руку протянул? — спросил, в свою очередь, Андрей Александрович. — Вторым Юрием Долгоруким хочешь стать?
— Ну, с Рязанью я хочу союз заключить, — отвечал, несколько смутясь, Данила. В мыслях-то потаённых он хотел бы и Рязань к Москве притянуть, как и Переяславль. Да не получилось по задумке-то: у Рязани хозяин был — Константин Романович. Хоть он вроде в плену в Москве, а всё ж Рязань-то его. Вот если б удалось его уговорить написать такую же грамоту, какую Иван написал, тогда б никто не смог попрекнуть князя Данилу ни в чём. Но упирается князь Константин, боится: «Напишу, а меня тут же и проводят на тот свет».
А Андрей, почувствовав заминку в ответе брата, продолжал напирать:
— Что-то долго ты с Константином-то рядишься. В поруб-то ещё не запер?
— Да ты что? Али я злодей какой?
— Злодей не злодей, а бояр-то его проредил. Скольким головы срубил? Не считал? Вот то-то. А меня судить берёшься.
— Нас суд Божий будет судить, Андрей. Вот к нему нам бы готовиться надо. Я вот к возрасту отца подошёл, когда его Бог призвал, а ты и старее его уж. Пора нам, брат, на небо поглядывать. Пора. Из гроба-то уж не посмотришь.
— Пока мы на земле, — заговорил мрачно Андрей, — на нас и земной судья найдётся.
С тем и разъехались братья. Андрей в свой Городец, Данила — в Москву, оставив опять Юрия в Переяславле наместником. И хотя Андрей Александрович и не признавал вслух своего поражения в споре за Переяславль, князь Данила считал, что убедил его. Просто самолюбие не позволяло великому князю сказать вслух: «Да, вы правы, владея по духовной».
Однако вскоре князю Даниле донесли из Владимира, что Андрей вновь отправился в Орду, как сказал боярам своим: «Искать правду».
— Тьфу! — сплюнул смачно князь Данила. — Видно, правы людишки-то, обозвав его Татарским Хвостом. Сто раз правы. Нашёл себе земного судью — Тохту.
19.
Смерть свою звать — грех великий. Надо жить, не поминая её. Начнёшь поминать хотя бы и шутейно, она тут как тут и явится.
Данила Александрович возвращался с заутрени из церкви Святого Михаила Архангела, когда вдруг почувствовал себя плохо. Перед глазами жёлтые бабочки замельтешили, ноги подкосились, и всё пропало. Очнулся на ложе, в опочивальне своей, рядом были бояре встревоженные.
— Что со мной было-то? — спросил сразу осевшим голосом, который и сам не узнавал.
— Ты упал вдруг, князь, едва подхватить успели.
Князь до того ослаб, что и пальцем шевельнуть не мог.
Лишь мысль в голове ворочалась: «Видно, отец к себе зовёт. Что-то рановато, батюшка, ещё и года не дотянул до твоего-то возраста».
Пролежав три дня, попив какого-то взвару, приготовленного лечцом, решил встать Данила Александрович. Однако едва поднялся, вновь голова закружилась, в очах потемнело. Опустился на ложе, отдышавшись, подумал: «Всё. Карачун пришёл».
Велел позвать сыновей всех. Явились Иван, Александр, Борис и Афанасий. Старшего Юрия не было, сидел в Переяславле.
Здесь самому старшему — Ивану — пятнадцать лет, остальные совсем ещё порщки, им бы ещё бавиться. У младшего Афанасия шишка на лбу.
— С чего это у тебя? — тихо спросил отец.
— Борька-гад хлудом ударил.
— Что я, нарочи? Да? — начал оправдываться Борис. — Он сам подлез. Я хлудом машу, а он — нате вам. Вот и получил.
— А ты не видел, что я иду? Да?
— У меня глаз на затылке нет.
Увидев, как изморщился отец от этих препирательств младших, Иван цыкнул на них:
— Да замолчите вы!
Стихли младшие княжичи. Данила Александрович окинул всех долгим нежным взглядом, заговорил негромко:
— Видно, помру я скоро, дети. И заклинаю вас, не ссорьтесь между собой, не тешьте дьявола. Живите дружно, помогайте друг дружке. Если станете ссориться, стопчут вас недруги. Из-за чего, думаете, поганые на нашу землю сели? Из-за ссор меж князьями. Каждый лишь о себе думал. Вот Орда и перебила их по одному. А мы расхлёбываем. Слушайтесь старшего брата Юрия. Когда меня Бог призовёт, я там за вас молиться стану. Ты, Ваня, сядь тогда в Переяславле, а Юрий пусть будет в моё место в Москве. Подрастёт Александр, добудьте и ему стол поближе где.
— А какой, батюшка? Не Тверь ли?
— С Михаилом Тверским не ссорьтесь, я с ним в мире всегда жил. Можно на Можайск сходить али на Коломну. А можно и в Костроме стол поискать. Главное, не ссорьтесь, не огорчайте мою душу.
— А тебе видно нас будет? Да? — спросил Афанасий.
— Конечно, сынок.
— Ну, тогда ты чуть что — цыкни, если старшие меня обижать станут.
— Не смогу я, Афоня, цыкнуть-то, не смогу, милый.
— Почему?
— Душа безгласна, сынок. Она лишь огорчаться будет и скорбеть об вас.