Характерные черты французской аграрной истории

Блок Марк

Полезно знать содержание металла в монете, но еще интереснее оценить ее покупательную способность. К несчастью, при современном состоянии исследований мы вынуждены ограничиться для средних веков на этот счет лишь предположениями. К тому же в стране, экономически очень раздробленной, меновая стоимость денег неизбежно сильно менялась в зависимости от района. Кроме того, в течение Столетней войны на всех рынках (некоторые цифры которых дошли до нас) она претерпевала очень резкие и очень сильные колебания, которые легко объясняются случайностями войны. Наоборот, бесспорно, что около 1500 года цены везде упали довольно низко. Золотом или серебром (главным образом серебром, так как золото служило лишь для крупных платежей) сеньор получал меньше прежнего, но эта небольшая сумма металла позволяла ему приобрести больше ценностей, чем он мог это сделать на такое же количество металла в непосредственно предшествующий период, — компенсация, хотя и недостаточная для восстановления равновесия, но тем не менее весьма ощутимая. В течение XVI века положение изменилось. Сначала интенсивная эксплуатация рудников Центральной Европы, а затем гораздо более значительные поступления сокровищ и металлов из рудников Америки (особенно после открытия в 1545 году великолепных сереброносных жил в Потози) чудовищно увеличили количество металла. В то же время возрастающая быстрота обращения в свою очередь увеличивала количество наличных денег. Это вызнало чрезвычайно сильное повышение цен. Этот процесс, общий в основных своих чертах для всей Европы, во Франции стал ощущаться начиная примерно с 1530 года. Раво подсчитал, что в Пуату покупательная способность ливра, равная при Людовике XI приблизительно 285 франкам в нашей монете, упала при Генрихе II в среднем до 135 франков, а при Генрихе IV — до 63. На протяжении полутора столетий в результате потери металлического содержания фиктивной единицы — ливра — и повышения цен покупательная способность ливра понизилась более чем на три четверти. Это потрясение оказало различное влияние на разные классы общества, которые жили непосредственно (или косвенно) за счет земли. Производители почти не пострадали. Серьезный ущерб был нанесен двум классам: поденщикам (в связи с ростом населения рабочая сила перестала

быть такой дефицитной), заработная плата которых лишь с большим опозданием поспевала теперь за ростом цен на продукты питания, и сеньорам, которые были прежде всего рантье. В 1550 году сеньория Шатишьон-су-Мэш (Ch^atillon-sous-Ma^iche), во Франш-Койтэ, принесла своему господину доход в сумме 1673 франка, в 1600 году — 2333 франка — довольно значительный прогресс, почти на 150 процентов, что объяснялось, по-видимому, не только очень тщательным управлением, но главным образом тем обстоятельством, что в этом краю, который долгое время был экономически отсталым, сеньор собирал еще то в форме поборов, то со своего домена довольно много сельскохозяйственных продуктов, которые он продавал. Случай этот является, стало быть, относительно благоприятным. Но в этой же местности в период между двумя указанными годами цена пшеницы, не говоря ни о чем другом, возросла на 200 процентов. Даже там, где в виде исключения цифры на первый взгляд как будто свидетельствуют о прибыли, изучение экономических фактов обнаруживает убыток [104] .

104

Побочной причиной упадка дворянских владений была практика разделов, поскольку право первородства применялось не столь широко, как это полагали: см. Y. Вezard, La vie rurale dans le sud de la r'egion parisienne, p. 71 et suiv; Ripert-Montclar, Cartulairedelacommanderie de Richerenches, 1907, p. CXXXIX et suiv.; см. также пример для Прованса, приведенный на стр. 194 (Lincel).

Не все сеньориальные имущества были задеты в одинаковой степени. Большинство церковных учреждений сосредоточили в своих руках десятину, значительные прибыли от которой оставались неизменными. В некоторых провинциях, стоявших в стороне от крупных экономических сдвигов, замена первоначальных натуральных повинностей денежными всегда носила скромные размеры. С другой стороны, сеньоры (особенно, возможно, мелкие владельцы фьефов) сохранили здесь относительно большую часть своих доменов. Вследствие забавной превратности судьбы дворянство пострадало здесь значительно меньше, чем в издавна богатых районах, где все базировалось на деньгах. В других случаях общая крупная сумма денежных рент, делавшая их обесценение менее пагубным, обладание десятинами или шампарами, добавочные доходы от государственных и придворных должностей — все это позволило некоторым семьям пережить трудности момента без слишком большого ущерба и впоследствии устранить их. Обесценение денег не прозвучало похоронным звоном для старого дворянства. Тем не менее очевидно, что многие древние роды пришли тогда в упадок. Некоторые избежали катастрофы лишь благодаря тому, что пренебрегли на время своим социальным положением и обратились к торговле. Другие, более многочисленные, переживали один кризис за другим и смогли в конечном счете спастись, лишь пожертвовав частью своего родового владения.

Вот родовитый дворянин, нуждающийся в деньгах. Вначале он довольствуется тем, что берет взаймы, закладывая иногда свою землю или устанавливая на нее ипотеку. Но как возвратить долг? В конечном счете ему приходится примириться не только с продажей нескольких полей, но даже нескольких сеньорий, иногда самому кредитору или же другим покупателям, чьи экю позволили бы погасить самые неотложные долги. К какому социальному слою принадлежали новые владельцы? Это равносильно вопросу, у кого имелись деньги? Замок, почетная скамья в приходской церкви, виселица — символ права высшей юстиции, — цензы, тальи, право «мертвой руки» — все величие и все доходы старой иерархической системы почти везде служили увеличению богатства и престижа человека буржуазного происхождения, чье состояние было создано благодаря торговле и должностям и который, уже получив звание дворянина или будучи накануне этого события, превращался в сеньора. Так, например, вокруг Лиона, вплоть до Фореза (Forez), Божоле и Дофинэ, баронии, шателлении и всякого рода фьефы сосредоточивались таким образом в руках знатных семей лионского патрициата, разбогатевших благодаря торговле пряностями, сукноделию, рудникам или банкам, в руках семей французского происхождения (Камюсы, Лорансены, Виноли, Варей), итальянского (Гаданьи и Гоиди) и немецкого (Клеберти). Из сорока сеньорий, проданных коннетаблем Бурбоном или ликвидированных после конфискации его имуществ, только три были куплены родовитыми дворянами. И неважно, если, как утверждает старое предание, меняла Клод Лорансен, сын суконщика и внук кабатчика, вынужден лезть из кожи, чтобы добиться оммажа от своих новых вассалов в купленной им у самой дочери Людовика XI баронии. Его жена стала тем не менее статс-дамой королевы, а его старший сын — королевским священником^{102}. Но сеньориальный строй не был разрушен. Более того, он не замедлил обрести новую силу. Однако сеньориальная собственность в значительной мере переменила владельцев.

Однако мы вовсе не хотим сказать, как это иногда делалось, что в это время появляется «новый претендент на владение землей — буржуа». С тех лор как появилась буржуазия, ее представители не только приобретали в большом количестве земли вокруг городов, но наиболее выдающиеся из них постепенно проникали в среду сеньоров. Ренье Аккор, камергер графов Шампани, был буржуа; таково же происхождение дОржемонов, разбогатевших, несомненно, на управлении ярмарками Ланьи (Lagny) [105] ; Робер Алорж, торговец вином в Руане, откупщик налогов и ростовщик, также буржуа. Все они положили начало (первый — в XIII веке, другие — в XIV и в начале XV веков) сеньориальным владениям своих семей, богатству, которому позавидовали бы Камюсы и Лорансены, жившие при Франциске 1 ^{103} . Но никогда раньше этот переход буржуазии в ряды дворянства не носил такого массового характера. И в таком масштабе он больше не повторился. В XVII веке каста была уже наполовину замкнута. Конечно, она продолжала еще вбирать много новых элементов, но в менее значительном количестве и не так быстро. В социальной истории Франции, особенно в ее аграрной истории, нет более решающего события, чем это завоевание земли буржуазией, быстро укрепившей свои позиции. XIV век был отмечен бурной антидворянской реакцией. В этой «войне не дворян против дворян», по выражению того времени, буржуа и крестьяне часто оказывались союзниками. Этьенн Марсель был союзником жаков, а добрые купцы Нима не питали к рыцарям своего края более нежных чувств, чем тюшены [106] лангедокских деревень. Перешагнем через одно или полтора столетия. Теперь этьенны марсели стали дворянами — в результате пожалования королем дворянских званий — и сеньорами — вследствие экономических изменений. Вся сила буржуазии, по крайней мере высшей буржуазии и тех, кто стремился возвыситься до нее, была направлена на поддержку сеньориального строя. Но новым людям присущ новый дух. Сделавшись наследниками прежних земельных рантье, эти торговцы, эти откупщики государственных налогов, эти кредиторы королей и вельмож, привыкшие аккуратно, изворотливо и в то же время смело управлять движимым имуществом, не изменили ни своему умственному окладу, ни своему честолюбию. То, что они принесли с собой в методы управления недавно приобретенными имениями, то, что переняли у них самые родовитые дворяне (если им удалось сохранить свои наследственные богатства), то, что приносили порой с собой их дочери (разоренные дворяне часто домогались этих выгодных браков) в старинные семьи, чье родовое имущество зачастую было спасено благодаря какой-нибудь энергичной женщине, — ©се это свидетельствует об умственном окладе деловых людей, привыкших подсчитывать прибыли и убытки, способных при случае пойти на затраты, пусть временно безрезультатные, но от которых зависят будущие барыши. Скажем прямо, все это говорит о капиталистическом складе ума. Такова была закваска, которая должна была изменить методы сеньориальной эксплуатации.

105

Ярмарка Ланьи — одна из четырех шампанских ярмарок. — Прим. ред.

106

Тюшены — так называли крестьян Лангедока, восставших в 1382–1384 годах. — Прим. ред.

III. «Сеньориальная реакция»: крупная и мелкая собственность

Обесценение рент было фактом европейского масштаба. Попытки, предпринятые более или менее обновленным сеньориальным /классом для восстановления своего богатства, носили также общеевропейский характер. В Германии, в Англии, в Польше и во Франции одна и та же экономическая драма вызвала аналогичные проблемы. Но различные социальные и политические условия этих стран заставили тех, чьи интересы оказались ущемленными, действовать разными методами.

В Восточной Германии, по ту сторону Эльбы, как и в простиравшихся к востоку от нее славянских странах, вся старая сеньориальная система изменилась и уступила место новому порядку. Повинности не приносили больше дохода. Но за этим дело не станет! Дворянин сам станет производителем и продавцом зерна. Он сосредоточивает в своих руках отнятые у крестьян поля, создает крупное домениальное хозяйство, вокруг которого существует определенное количество мелких ферм, как рае достаточное для того, чтобы с лихвой обеспечить его барщинным трудом. Все более крепкие узы привязывают крестьян к господину, обеспечивая ему их принудительный даровой труд: домен поглотил или обескровил держания. В Англии развитие шло совсем иным путем. Там, правда, также получила широкое распространение обработка земли самим собственником за счет крестьянских и общинных земель. Однако сквайр в значительной степени остается рантье. Но большинство его рент уже не являются больше неизменными. Отныне мелкие держания предоставляются в лучшем случае на определенный срок, а еще чаще это зависит от воли сеньора: при всяком возобновлении договора нет ничего проще, как привести арендную плату в соответствие с экономическими условиями момента. Следовательно, на двух концах Европы основные черты развития были одинаковы; система наследственных держаний, в первую очередь ответственная за кризис, была выброшена за борт.

Но во Франции невозможно

было осуществить это в такой резкой форме. Оставим в стороне для упрощения Восточную Германию и Польшу, институты которых, дававшие столько власти сеньориальному классу, резко отличались от институтов нашей монархии. Ограничимся сравнением с Англией. Примерно в XIII веке положение по обе стороны Ла-Манша было в общих чертах одинаково — обычай, особый для каждой сеньории, защищал крестьянина и практически обеспечивал ему наследственность держания. Но какая власть заботилась о соблюдении обычая? В этом отношении замечается очень сильный контраст. С XII века английские короли чрезвычайно энергично устанавливают свою судебную власть. Их суды господствуют над старыми судами свободных людей и над сеньориальной юрисдикцией, им подчиняется вся страна. Но за эту редкую скороспелость пришлось расплачиваться, В XII веке связи зависимости были еще слишком сильны, чтобы можно было допустить (или даже помыслить об этом), что между сеньорам и его непосредственными подданными может кто-нибудь встать, будь то даже сам король. При Плантагенетах внутри своего мавора (так называется в Англии поместье) сеньор не может наказывать за убийства, — такие преступления подлежали ведению общего права. Его вилланы, которые за свои держания обязаны были перед ним повинностями и барщиной, могли быть вызваны во многих случаях в государственный суд. Но то, что касалось их держаний, должен был решать сам сеньор или его суд. Разумеется, сеньориальный суд должен был судить согласно обычаю; он часто так и делал или считал, что так делает. Но чем, в сущности, является обычай (если он не записан), как не правилом судебной практики? Можно ли удивляться тому, что материальные судьи истолковывали прецеденты в смысле, благоприятном для интересов господина? В XIV и XV веках они все менее и менее охотно признавали наследственность вилланского держания, которое было принято называть держанием по копии (copyhold), потому что оно считалось доказанным только в том случае, если оно было внесено в опись сеньориального имения. Правда, в конце XV века наступил момент, когда королевские чиновники, преодолев, наконец, старую преграду, решились вмешаться во внутренние дела манора. Но они в свою очередь могли выносить свои решения, только основываясь на обычаях различных поместий в том виде, в каком они их застали, то есть уже почти повсюду переработанных. Они установили временность крестьянского владения во всех местах, то есть в значительно большем числе маноров, чем те, где эта временность уже вошла в обычай.

Во Франции эволюция королевской юстиции шла совсем иными путями и позже на целое столетие по сравнению с Англией. То присваивая себе какой-нибудь «случай» (cas), то получая апелляции от того или иного поместья, королевские суды начиная с XIII века подрывали постепенно позиции сеньориальных судов, притом без крупных законодательных постановлений, которые можно было бы сравнить с «ассизами» Плантагенетов, без обобщений, но также и без резко выраженных границ. Возникающие между сеньором и его держателями судебные процессы никогда не исключались в принципе из ведения королевских судов. С самого начала, если для этого представлялся случай, королевские чиновники, не колеблясь, принимались за эти дела. Они судили, само собой разумеется, согласно местному обычаю (фиксации которого они тем самым способствовали). Часто они судили в ущерб крестьянину, повинности которого они таким образом увековечивали, а порой (когда злоупотребления превращались в прецеденты) и отягчали, но зато к большой выгоде для его наследственных прав. В XVI веке закрепленная судебной практикой наследственность держаний слишком прочно вошла в обычай, чтобы ее можно теперь оспаривать. С тех пор как законы Юстиниана стали преподаваться в школах, серьезная проблема номенклатуры всегда привлекала к себе внимание юристов. Сеньориальная организация, а над ней и вся феодальная система отягощали землю целой иерархией напластованных друг на друга вещных прав, в основе которых лежали обычаи или договоры и каждое из которых было одинаково уважаемо в своей сфере; но ни одно из них не обладало господствующим, абсолютным характером квиритокой собственности. Практически в течение долгих столетий все судебные процессы, связанные с господством над землей или с приносимыми ею доходами, рассматривали вопрос не собственности, a saisine (то есть владения, защищаемого и узаконенного традицией). Но римские категории настоятельно навязывали себя ученым. Кто же был собственником: сеньор фьефа или вассал, сеньор держания или виллан? Это нужно было знать любой иеной. Мы занимаемся здесь только держанием, исключая фьеф и оставляя в стороне все смешанные системы (таково, например, различие двух видов доменов — direct и utile [107] ), которые были созданы на протяжении веков. Юридическая доктрина долго колебалась в поисках истинного собственника, но уже в XIII веке нашлись юристы-практики, а в XVI веке и авторы вроде знаменитого Дюмулена [108] , которые сошлись на признании этого титула за держателем. В XVIII веке это стало общим мнением ^{104} . [109] В самих сеньориальных описях (terriers — нечто вроде кадастров, введенных сеньориальной администрацией для облегчения взимания повинностей) это вещее слово «собственники» помещалось обычно в начале столбца, в который были внесены имена владельцев земель, обязанных повинностями. Действительно, это слово полно смысла; оно подтверждало и укрепляло понятие непрерывности, присущее тому вещному праву, которое держатель по традиции осуществлял в отношении своего дома и своих полей. Вследствие любопытного исторического парадокса именно медлительность развития французского юридического развития оказалась более выгодной для сельских жителей, чем смелые установления нормандских и анжуйских королей Англии.

107

Domaine direct — земли держателей; domaine utile — барские земли. — Прим. ред.

108

Дюмулен (1500–1566) — юрист, комментатор кутюм, в том числе парижской. — Прим. ред.

109

Разумеется, можно привести гораздо более многочисленные случаи, когда держатель предстает как имеющий не собственность на землю, но право на землю; по правде говоря, недвижимую собственность именно так и понимали в средние века; она означала скорее вещные права, чем непосредственно саму недвижимость.

Собирались ли французские сеньоры, не имевшие юридически права захватить землю, сложить оружие перед лицом катастрофы, которой угрожали им экономические изменения? Думать так — значит плохо понимать тот дух, который новые владельцы фьефов, воспитанные в школе буржуазного богатства, принесли с собой в тот класс, к которому они недавно приобщились. Однако нужно было применить более хитрые и более гибкие методы. Сеньориальные права как таковые вовсе не потеряли ©сякой ценности, но их доходность сильно упала. Можно ли было повысить ее путем более тщательного управления? Система, сделавшая сеньора в гораздо большей степени рантье, чем предпринимателем, с течением времени оказалась вредной; почему же не попытаться дать задний ход и, избегая насилия, ибо насилие не было дозволено, упорно и искусно потрудиться над восстановлением домена?

* * *

К концу средних, веков многие старые поборы перестали регулярно взиматься именно потому, что они были мало доходны, а также по причине бесхозяйственности, столь обычной для многих дворянских семей. Сеньор терял при этом не только ежегодную ренту, ценность которой была обычно незначительной, но также (а это важнее) надежду и возможность доказать в тот день, когда земля переменит владельца (вследствие смерти или отчуждения), свое право потребовать взимаемый при передаче собственности побор, также закрепленный за ним, как правило, обычаем, но размер которого был относительно высок. Порой уже невозможно было толком разобрать, от какой именно сеньории зависела та или иная парцелла. Подобные случаи в XVI веке не были редкостью. Они встречаются и в последующие столетия — до такой степени отношения зависимости (mouvances) были запутаны и их границы трудно определимы, — но все реже и реже. Это объясняется тем, что в сеньориальном управлении стали применять здравые, методы ведения дел; счетоводство, инвентари. Конечно, весь период существования сеньории ясно показал пользу периодических проверок и описей повинностей. Об этой заботе уже свидетельствуют каролингские полиптики, следующие вероятно, римской традиции, а после страшных смут X–XI веков — многочисленные книги цензов (censiers) и описи земель (terriers). Но начиная с великого восстановления после Столетней войны этих документов становится все больше, они составляются в том же поместье через все меньшие промежутки времени и становятся все более методическими и тщательными. По правде говоря, у всех них был один недостаток: они стоили довольно дорого. Но кто платил за них? Согласно юридическому принципу, держатель, как и вассал (стоявший выше его на общественной лестнице и наделенный фьефом), обязаны были в определенные моменты и при наличии мотивированной просьбы «признать» (avouer) за своим сеньором свое имущество и свои обязанности. Опись земель могла сойти за якобы простую сводку таких «признаний». Не следует ли отсюда, что и расходы по ее составлению также должны были нести вассалы и держатели? Однако для держаний «признание» всегда было исключительной формальностью; поэтому многократно заново переписываемая опись грозила добавлением еще больших тягот; из старого юридического правила фактически извлекали новую повинность. Судебная практика была, по-видимому, разноречива; и при старом порядке в парламентах судебная практика очень редко бывала единообразной. Однако в конце концов с XVII века в значительной части королевства юриспруденция признала за сеньором право требовать от своих людей (в одних местах через каждые 30 лет, в других — даже через каждые 20 лет) полной или частичной (в зависимости от провинции) оплаты расходов по составлению опасных книг, закреплявших их зависимость^{105}. Как же после этого отказаться от дела, почти или целиком дарового, прибыльность которого была очевидна? Была создана целая техника, целая практика, кодифицированная литературой в XVIII веке, и в то же время целая корпорация специалистов, комиссаров, искусно прокладывавших себе дорогу в чаще прав. Вскоре не осталось больше ни одной замковой или монастырской библиотеки, где бы не выстраивались на полках, длинные ряды этих одетых в сафьян и пергамент описей: terriers, li`eves, arpentements, marchements. Эти названия варьируются до бесконечности, и сами их разновидности очень различны; самые старые обычно намараны скверными каракулями, самые новые старательно выписаны изящным и ясным почерком. С конца XVII века они все чаще и чаще сопровождаются «геометрическими» планами или атласами: сама математика, используемая для изображения земель, была поставлена на службу экономике. Благодаря этим описям, которые следовали одна за другой из поколения в поколение (и даже быстрее), петли сеньориальной сети стягивались все сильнее. Никакой побор, сколь бы мал он ни был, уже не мог исчезнуть в силу давности.