Харама
Шрифт:
— Ты думаешь? — сказала блондинка. — А я считаю, что легко.
Мели сказала:
— Достану-ка я «Бизон». Хотите закурить?
Ее сумка висела на спинке стула.
Мигель и Алисия танцевали молча.
— Пошевеливайся веселей, — сказала Рикардо девушка в черном. — Ты что так торжественно меня водишь?
— Чтобы с тобой танцевать, детка, не знаю, какие ноги надо иметь.
— Ты преувеличиваешь.
— Ну как? Переставим еще разок? — спросил Фернандо, когда обе пары сошлись поближе.
— Напрашиваешься на ссору с этим парнем. Он тебя убьет,
Фернандо засмеялся:
— Тогда придется с этим покончить…
И увлек за собой Марияйо в быстром танце. Они кружились больше всех, лица плыли перед глазами, а они смеялись и смеялись. Марияйо сказала:
— Так это и есть знаменитая Мели?
Он ответил:
— Ты о ней слышала?
— А кто о ней не слыхал? Личность известная.
— Я не знал, что настолько.
— Ну, мне не раз о ней говорили, особенно Алисия, она от нее без ума. Так что я при таком шуме и буме представляла себе нечто большее. Сама Мели!
— А что большее?
— Ну, я ждала, что увижу очаровательную женщину, что-то сногсшибательное.
— Значит, Мели тебя разочаровала?
— Она, конечно, красивая. Но не…
— Что?
— Не то.
Они оба смотрели на нее, пока быстро кружились. Потом уже не говорили о ней, но Марияйо все еще разглядывала Мели: та теперь закурила сигарету.
Музыка смолкла. Патефонная игла шипела вхолостую. Лукас поспешил снять ее с пластинки.
— Ну как?
— Замечательно.
Все вернулись к столу. Алисия села слева от Мели и спросила ее:
— Ты ведь так хотела танцевать?..
Мели пожала плечами.
— Хочешь сигарету? — спросила она.
— Спасибо, Амелия, попозже, — ответила Алисия, глядя на свои руки.
Мели приоткрывала рот и пускала дым медленно, не дыша.
Петра сказала детям:
— Одевайтесь, ребята. Не то еще подцепите простуду. Как только придет папа, мы сейчас же поедем. Ты что, Амадео, делаешь? Что это ты придумал?
Мальчик надевал брюки поверх плавок. Он ответил:
— Да они высохли, мамочка. Потрогай, только потрогай…
— Ну скажите на милость, какой стеснительный. А ну-ка, разденься тут, за стулом, раз так. Да гляди, прячься хорошенько, чтобы никто ничего у тебя не увидел, не то, чего доброго, все испугаются и убегут!.. Что у тебя там есть, чтоб так стесняться! Ишь ты!..
Хуанито подошел к матери, чтобы она помогла ему натянуть помочи. За столиком, где сидели пятеро, одна из девушек вполголоса пела.
— Ну, ты готов?
Амадео не ответил. Он так и стоял в полутьме за стульями, он плакал.
Теперь на шоссе у переезда сидел нищий. Подстелив газету, он выставил напоказ культи обеих ног. За полуразвалившейся фабрикой в Сан-Фернандо-де-Энарес небо окрасилось в желто-зеленые тона.
Фаустина лущила чечевицу на кухонном столе у окна. Из сада до нее доносились голоса.
Кирпичные своды моста понемногу темнели, солнечная полоса ползла уже по другому берегу. Паулина провожала ее глазами вдоль пустоши, к террасам возле Алькала, где верхние срезы окрасились в цвет меди,
— Что ты разглядываешь?
— Ничего.
Себастьян поднял руку и дотянулся до лица Паулины. Она спросила:
— Тебе хорошо? — И запустила пальцы ему в волосы.
— Много я накатал на этой машинке!.. Глядите: Сантандер, Вальядолид, Мединалькампо, Паленсия, — перечислял он, загибая пальцы, — Бургос, Асторга, Торо, Ла-Корупья, вся Галисия, Ионферрада, порт Пахарес, Овьедо, все это я проехал на моем «пежо», а еще через Самору, и Пеньяраду, и Саламанку!.. Всю страну! Что уж тут говорить!.. Не боялся я дороги ни днем, ни ночью, ведь в те времена было мне немногим больше двадцати. В этом возрасте, вы меня понимаете, хочется охватить все, что только возможно, весь мир тебе мал. И в любой час я отправлялся в поездку, ни о чем не спрашивал; вставал с постели, пригоршня холодной воды — и в машину! Мне было все равно, ехать за чесноком в Самору или в Басконию за железом. Какая разница! Надел куртку — и гони. Маурисио, налейте, пожалуйста. Была у меня немецкая овчарка, знаете, чудо! Чудо, не собака! Никогда ее не забуду. Какие у нее были клыки! Так вот, я говорю, что касается «пежо», тут уж мне лучше никто ничего не говори.
У переезда нищий хлопал себя по культям, прося милостыню у всех, кто шел с реки к автобусу или на станцию.
В листьях жимолости и винограда густели тени.
— Господи, о чем он думает? Ведь уже так поздно!..
Фелисита смотрела в сторону стола, за которым сидела компания Мигеля и Сакариаса, разглядывала всех, ловила каждое слово и каждое движение.
— Давай что-нибудь! Какая разница! Все равно будем танцевать!..
Руки у девушек были оголены, они поворачивали их, разглядывали, гладили. Кто-то уже закрыл створки окна позади блондинки. Лица сидевших в полутьме беседки были почти неразличимы. Вдоль стены с одного конца сада на другой пробирался кот.
— Извините, что обращаюсь к вам с просьбой, сеньоры! Несчастный калека взывает к вашему великодушию! Дай вам бог в жизни всего хорошего! Подайте немощному! Христиане! Подайте на хлеб инвалиду, который не может сам его заработать!
Опустился шлагбаум. Монеты падали на газету к культям калеки.
— Точно, — сказал пастух, — у меня от обеда остался кусочек сыра.
Он пошарил в сумке среди бумаги. Развернув пакет, извлек розоватый треугольник сыра.
— О, овечий! Это здорово. Как хорошо, что ты догадался отложить для друзей такой гостинец, пора уже закусить.
Игра в домино продолжалась яростно и упорно, на время игроки замолкали, и слышались лишь отдельные слова и неумолимое хлопанье костяшками о стол, когда наступала очередь паралитика. После каждого кона разговор возобновлялся.
— Кому охота торчать в поло в полдень, когда солнце печет в полную силу.
Пастух положил сыр на стойку и разрезал его на кусочки.
— Ну вот, — сказал он, складывая нож. — Поклюйте. Здесь мало, но зато все, что есть.
— Такой сыр не прочь были бы держать для закуски многие модные бары и кабачки в Мадриде.