Харама
Шрифт:
— Прощай, злодей! — улыбнулся он. — Помни, я уезжаю очень сердитый на тебя!
— Ладно, ладно, трогай, — сказал Маурисио, — не то совсем поздно будет.
Он помахал рукой перед окнами, прощаясь с тенями, прижатыми друг к другу на заднем сиденье. Брызнул желтоватый свет; машина медленно тронулась. «До свидания, до свидания, до свидания!» Хустина отняла руки от окошка, и такси выехало на дорогу. Неподвижные фигуры отца и дочери остались позади, возле снопа света, падавшего из открытой двери. Они стояли, пока машина,
— Тихо! Послушайте все! Вы будете меня слушать?
Фернандо размахивал бутылкой, стоя посреди сада в полосе света, лившегося из окна кухни, так что видны были его лицо, грудь и сверкающее стекло бутылки. Он кричал в темноту, по направлению к столам, за которыми шумели его товарищи, требуя музыки и снова музыки.
— Послушаем, что хочет этот! Помолчите! Пусть говорит, внимание!
— Патефончик подыхает от усталости, — сказал Рикардо. — Его таскают целый день!
— И разок чуть не грохнули.
— Пусть выскажется!
— Треп какой-нибудь. Давайте не дадим ему говорить, — тихонько предложил Рикардо. — Как откроет рот, так завоем.
Из тьмы ночного сада, скрывшись в зелени, все смотрели на Фернандо, стоявшего на свету.
Мели сказала Сакариасу:
— Воскресенья проходят одно за другим так, что и вспомнить нечего.
— Но кое-какие воспоминания останутся, — ответил Сакариас. — Посмотри, посмотри на кота…
В кустах послышалась какая-то возня, зашуршали листья. Под стульями мелькнула быстрая хищная тень.
— Для него все дни — воскресенья.
— Или будни, — возразил Сакариас. — Мы этого не знаем.
Теперь они оба обратили внимание на Фернандо. Тот уже терял терпение:
— Так будете вы меня слушать или нет?
Сакариас крикнул:
— Выкладывай, что там у тебя, Муссолини!
— Зачем? Дайте ему два реала и пусть замолчит.
Фернандо сделал движение, будто собрался отойти, свет на мгновение вспыхнул на никелированных деталях патефона, стоявшего в глубине сада.
— Хватит вам! Дайте парню сказать! Говори, что ли!
— Так хотите или нет, чтоб я говорил?
— Слушай, ты будто собрался крестить этой бутылкой океанский лайнер! Скажи, как ты его назовешь?
— Что, что? Ну и назову: «Профиден»[25] или «Юная Рикарда». Как тебе больше нравится?
— Да все равно он пойдет ко дну, как ты его ни назови. Ну, говори, послушаем, что там у тебя за сенсация.
— С твоего разрешения. Так вот, ребята, — обратился он ко всем, в том числе и к пятерым, сидевшим за отдельным столиком, — я хочу только сказать, что надо как-то упорядочить наше веселье. Пока что весь день была сплошная неразбериха, один туда, другой сюда, и никому никакого проку…
— Ты еще расскажи свою биографию! Кончай, птенчик! Ничего себе речь!
— Да заткнись ты, не мешай!.. Так вот, я предлагаю сдвинуть столы, чтоб сидеть вместе с этими ребятами, а то они как неприкаянные, и сделать общий стол. И тогда получится одна-единая компания, в которой легче будет навести порядок. В то же время мы пополним наши ряды свежим подкреплением, они — хорошие ребята, и всем будет веселей, и шуму больше. Ну как?
— Что ж, с нашей стороны возражений нет, — сказал Мигель. — Если они согласны, пусть каждый возьмет свой стул и подсаживается сюда, тут места хватит.
— Давайте, давайте! — крикнули с того столика.
— Тогда всё, вопрос решен.
Пятеро встали и перенесли свои стулья к большому столу. Фернандо вышел из освещенной полосы и вернулся на свое место рядом с Марияйо. Светлый прямоугольник лег на землю. По нему взад-вперед ходили пятеро, перенося свои пожитки. Рикардо пробормотал:
— Видали, до чего этот тип додумался, будто так меньше будет беспорядка.
Самуэль обернулся к нему и сказал:
— Что ты там ворчишь, Профиден?
— Я не ворчу, я только говорю, что очень надо было с кем-то объединяться, будто без них мы не смогли бы хорошо провести время. Больше галдежа будет, только и всего. А потом еще и заваруха какая-нибудь получится.
— Ладно тебе, не будь индивидуалистом.
— Никакой я не индивидуалист. Мы их совсем не знаем, так и оставь их в покое. Кто нас заставляет заводить с ними дружбу? Знаешь ведь, кота в мешке покупаем.
Пятеро уселись за общий стол: две девушки и три парня.
— Вот что, — тихо сказал Самуэль, — дело уже сделано, так что заткнись, иначе ты станешь зачинщиком скандала.
— Ну конечно, теперь я должен им улыбаться. Только этого мне и не хватало.
Мигель обратился к подсевшей компании:
— А вы из какого района?
— Матадеро. Квартал Легаспи. Кроме вот его, он живет в Аточе. А мы все из Легаспи.
— Мне нравится ваш квартал. Я знаю там одного парня, его зовут Эдуардо, Эдуардо Мартин Хиль, не слыхали?
— Эдуардо… Одного Эдуардо я знаю, но это не тот, у него фамилия другая. Как ты сказал! Мартин, а дальше?
— Эдуардо Мартин Хиль.
— Нет, не он, точно — не он. Кажется, я твоего не знаю. Может, ты, — обратился он к своему товарищу, — может, ты кого-нибудь вспомнишь?
— Эдуардо, постой-ка… — задумался тот. — Есть еще Дуа, он, наверно, тоже Эдуардо?
— А, верно, вот еще один. Конечно, его полное имя — Эдуардо, а Дуа — так, должно быть, зовут его дома.
— Если не этот, то не зияю, кто же еще. Как его фамилия, ты не помнишь?
— Фамилия? Дай подумать… Да-да, сейчас скажу… Нет, не могу вспомнить, из головы вылетело, но все равно, у него не та фамилия, которую этот парень назвал, совсем непохожа… Как бы мне вспомнить…